— Как аспирантура? — спросил Андрей Кантышева.
— А он ее бросил! — ответил за друга Бритько.
— Не лезь ты, Петро, куда не просят!
Но Бритько продолжал:
— Написал в Киев профессору, сослался на занятость…
— Профессор звонил мне на квартиру. Ты же не знаешь, о чем мы договорились!..
— Не дури, Саня! — строго сказал Андрей. — Аспирантуру кончай. И диссертацию двигай. Нельзя нам ходить в неучах.
Андрей сказал «нам», имея в виду и себя, свою задолженность по институту. Он сдал все экзамены за пятый курс, но к диплому еще не приступал. И не знал, когда приступит. Втайне опасался, что черед до диплома дойдет не скоро. Теперь он все больше времени посвящал опытам москвичей: выполнял их письменные задания, проверял, испытывал все, что ему присылал Пивень (ноги у него поправились, но не настолько, чтобы он мог приехать в Степнянск). И выписывал литературу по сверхчистым проводникам, уходил с головой в теорию.
— Как же мы теперь? — сказал вдруг Кантышев.
— Что как? — встрепенулся Андрей. И тут же заговорил громко, с искренней веселостью: — Да вы, как я погляжу, носы повесили. С чего бы это?.. Нет никаких причин огорчаться. Вы пока работайте на своих местах, а я возьму положенный мне отпуск для подготовки диплома. Ну, а потом снова примемся за дело. Теперь уж будем работать с москвичами.
1
К отцу на окраину города Самарин отправился пешком. Впереди по аллее в полумраке раннего вечера он увидел своего старика. В валенках и щегольской дубленой шубе он шел по свежевыпавшему снежку, держа за ремешок кудлатую белую собачонку. Самарин хотел окликнуть отца, но как раз в этот момент сзади раздались шаги и незнакомый женский голосок пропел:
— Здравствуйте, Андрей Фомич. Давненько в наших краях не бывали.
В свете фонаря Самарин разглядел лицо незнакомки. Оно показалось ему юным и красивым. Кивнул женщине, сказал:
— Добрый вечер.
Про себя подумал: «Она меня знает, а я не припомню. Должно быть, в школе одной учились».
Здесь, на окраине, свои законы. В них есть что–то от старины: патриархальная благость и дух людской солидарности.
Он еще подумал: «Жизнерадостная».
Не желая навязываться в попутчики, незнакомка прибавила шагу и обогнала Самарина. Андрей Фомич глядел ей вслед, представлял, как она сейчас поравняется со стариком, поклонится ему и степенно проследует дальше. Старика Самарина знал весь город. Сорок лет простоял Фома Амвросьевич у мартена, сорок долгих, горячих лет. И неизвестно, когда бы вышел на пенсию, если бы однажды не упал во время завалки и не повредил ногу.
Андрей решил не догонять отца, шел по улице медленно, предавался воспоминаниям детства.
Подойдя к калитке родного дома, остановился. Сквозь голые ветки сада видел окно гостиной, за тюлевой занавеской маячил силуэт Хапрова — старого художника, недавно вернувшегося из Англии, где жил в эмиграции. Поселился он с семьей в Москве, но дома не сидит. Ездит, душа цыганская, по стране. «Перед смертью хочу наглядеться на Россию, — говорит. Ищет сюжеты, изучает жизнь. И пьет понемногу. Однако же рисует Хапров отменно. И работает много, исступленно. Когда, бывало, ни придет Андрей в родительский дом, Хапров рисует. На этот раз художник тоже работал. Нахохлившийся, взъерошенный, он держал в руках кисть и, словно фехтовальщик, то порывался вперед, нанося удары по холсту, то отстранялся, застывая в напряженной позе.
Андрей вошел в залитый синеватой мглой сад, направился к дровяному сараю. Летом аккуратные кирпичные постройки утопали в цветах, теперь снег лежал ровным слоем по всей усадьбе. Фома Амвросьевич убрал его лишь на тропинках и небольших площадках перед домом, сараем и погребом. Умиротворяющая тишина властвовала здесь повсюду: таилась между окаменевшими ветками, висела на заснеженном заборе, на крышах, трубах. Здесь все было знакомо с детства, все дорого и мило сердцу Андрея.
В сарае Андрей включил электрический свет. Тут была оборудована небольшая мастерская — она же и столярная, и слесарная.
— Эй, в сарае!.. Кто там?..
— Это я, папа.
Вышел навстречу отцу:
— Здравствуй, папа!
— Вспомнил отца, — недовольным голосом проговорил старик. — Дело, что ль, какое есть?
— А так, без дела, уж и не заходи в родной ом? Самарин обнял отца, поцеловал в щеку. Старик продолжал ворчать:
— Не больно ты без дела–то заходишь. Когда мать, покойница, жива была, нет–нет да, бывало, заглянешь. А уж потом… по праздникам да в день именин.
— Ну, ну, не бранись, отец, ты ведь знаешь, что, кроме тебя, у меня на свете никого и нет. Андрей подумал о Марии, грустно подумал, с тоской.
— Жениться пора, — сказал отец, словно бы угадывая его тайные мысли. — Ишь, на висках седина как высветлилась. Пойдем в дом.
Андрей молчал.
Вошли в его комнату: здесь все было так, как и пять лет назад, когда Андрей — единственное чадо Самариных — ушел в студенческое общежитие, чтобы «не тратить время на ходьбу». Узкая железная кровать, этажерка с книгами да неказистый стол у окна. Из–под кровати выглядывает коврик из кроличьих шкурок — водил когда–то кроликов Андрей Самарин. В студенческие годы он бывал в своем детском гнезде временами: когда месяц поживет, в другой раз — неделю, а случалось — одну ночь переспит. Когда же получил комнату в центре города, и совсем стал редко бывать у родителей.
— Я поживу в своей келье.
Старик пожал плечами, про себя подумал: «Твоя воля. Однако что–то с тобой неладно, парень…» Но сказал другое:
— Живи на здоровье. Ужин приготовить?
— Не надо, папа. Ты обо мне не беспокойся. Хапров–то как, не надоел тебе?
— В душу пораненный человек, а так ничего. Пусть живет. Все нам с Пушком веселее.
Зашел к Хапрову.
— Не помешаю, Святополк Юрьевич?
— А-а… Самарин–младший!.. Наоборот, расскажите, как вы там в двадцатом веке поживаете?.. Я, как видите, в прошлую эру перебрался. Героев русских былин оживляю. Писал мартеновскую бригаду, да бросил. Пульс времени не уловлю. Ускользает.
— Выходит, старина–то легче дается.
— Тоже не вдруг! Иной раз кажется, что в старину и небо ярче было и трава зеленее. А порой из глубины воображения туман какой–то лезет. А то горизонт начнет полыхать багрянцем — зори, закаты, огни. Вот и теперь, никак не могу одолеть вон тот оранжевый размыв: мне нужно грусть напустить, а он пламенем пышет. Словно пожар!.. Что–то вы сегодня невеселый, Андрей Фомич, что–то смущены, взволнованы. Пустяки все! Не поддавайтесь ритму жизни, не торопитесь. Ныне все торопятся куда–то. Англия на что уж степенность блюла да размеренность всякую, а и то нынче галопом понесла. Не торопитесь, молодой человек, живите в свое удовольствие. Берите с меня, старика, пример. Мне вон жена письма шлет, возвращаться в Москву велит, а я живу себе в Степнянске да поживаю. Теперь вот зиму настоящую дождаться хочу. Какая она, зима, в степном краю?.. Смотреть буду и на холст переносить. Сюжеты у меня древние, а зима–то во все времена одинаковая.
