Филипп просунул голову в дверь.
— Послушайте, как она дышит…
— Да! Да! — прошептал Филипп, обнимая доктора.
— А теперь, как вы знаете, мы уговорились с кормилицей. Проходя сегодня по улице Пуэн-дю-Жур, где живет эта женщина, я дал ей знать, чтобы она была готова… Однако только вы можете привезти ее сюда, меня там не должны видеть… Пока ваша сестра спит, поезжайте за ней в моей карете.
— А как же вы, доктор?
— Мне нужно еще зайти на Королевскую площадь к одному почти безнадежному больному… Плеврит… Я хочу провести остаток ночи у его изголовья, чтобы понаблюдать за тем, как ему дают лекарства, а заодно и за их действием.
— На улице холодно, доктор.
— У меня плащ.
— Время сейчас ненадежное…
— За последние двадцать лет меня раз двадцать останавливали ночью на улице. Я неизменно отвечал: «Друг мой, я лекарь и иду к больному… Хотите, я отдам вам свой плащ. Возьмите, только не убивайте меня, потому что, если я не приду, больной умрет». И заметьте, сударь: плащ служит мне двадцать лет. Воры ни разу на него не позарились.
— Милый доктор!.. Вы придете завтра?
— Завтра в восемь я буду здесь. Прощайте!
Доктор объяснил служанке, как надо ухаживать за больной, и приказал не отходить от нее ни на шаг. Он хотел, чтобы ребенка поместили рядом с матерью. Однако Филипп уговорил доктора унести младенца, памятуя о недавних словах сестры.
Доктор Луи сам уложил мальчика в комнате служанки, а потом быстрыми шагами пошел по улице Монторгёй, в то время как фиакр увозил Филиппа в сторону Руля.
Служанка задремала, сидя в кресле у постели хозяйки.
Во время спасительного сна, следующего за сильными потрясениями, разум словно обретает двойную силу: способность верно оценить положение и возможность вернуть силы организму, оказавшемуся в состоянии, близком к смерти.
Словно вернувшись к жизни из небытия, Андре раскрыла глаза и увидела неподалеку от себя спящую в кресле служанку. Она услышала как весело потрескивают в очаге дрова, и с наслаждением стала вслушиваться в тишину комнаты, где все отдыхало вместе с ней…
Ее состояние нельзя было назвать бодрствованием, однако это был и не сон. Андре получала удовольствие от того, что растягивала ощущение неопределенности дремотной неги; мысли мелькали одна за другой в ее утомленной голове, однако Андре не останавливалась ни на одной из них, словно боясь окончательно проснуться.
Вдруг издалека до нее сквозь стену донесся слабый, едва уловимый детский плач.
Этот крик вызвал у Андре дрожь, от которой она еще недавно так страдала. Она почувствовала, как в ней всколыхнулась ненависть, та самая, что вот уже несколько месяцев смущала ее невинность и доброту. Это было похоже на то, как от внезапного толчка колышется мутная вода в сосуде, поднимая со дна осадок.
С этой минуты Андре лишилась сна и покоя; она стала вспоминать свои обиды, и ее опять захлестнула было ненависть.
Однако душевные силы зависят обыкновенно от телесных: на этот раз Андре не почувствовала в себе прежней ненависти, высказанной в сцене с Филиппом накануне вечером.
Крик ребенка сначала отозвался в ней болью, потом стал ее смущать… Она спрашивала себя: не является ли Филипп, очень деликатный по натуре, исполнителем чьей-то жестокой воли, удалив от нее ребенка?
Мысленное пожелание кому-либо зла имеет мало общего со свершением его на глазах того, кто его пожелал. Андре, заранее ненавидевшая еще не родившегося ребенка, желавшая ему смерти, теперь страдала, слыша, как плачет несчастное создание.
«Ему больно, — подумала она и сейчас же ответила себе: — Почему меня должны волновать его страдания?.. Ведь я сама несчастнейшая из живущих на земле!»
Младенец закричал еще громче, еще жалобнее.
И тут Андре с удивлением отметила, как у нее в душе зашевелилось беспокойство, словно невидимая нить связывала ее со всеми покинутым попискивающим существом.
Происходило то, что она не могла предвидеть. Природа приготовила ее: перенесенная физическая боль смягчила сердце матери, в котором теперь отзывалось малейшее движение ребенка; мать и дитя были отныне накрепко соединены друг с другом.
«Бедный сиротка не должен плакать, — подумала Андре, — он словно жалуется на меня Богу. Господь наделяет крохотные существа, едва появившиеся на свет, самым красноречивым из языков… Их можно убить, освободив тем самым от страданий, но нельзя подвергать их мучению… Если бы люди имели такое право, Бог не позволил бы детям так жалобно плакать».
Андре приподняла голову, собираясь окликнуть служанку, однако ее слабый голосок не мог разбудить девушку, спавшую крепким здоровым сном, а крики ребенка стихли.
«Верно, пришла кормилица, — подумала Андре. — Хлопнула входная дверь… Да, кто-то идет в соседнюю комнату… и малыш больше не плачет… над ним уже простерлась чья-то заботливая десница и успокоила его. Значит, пока для него мать — это тот, кто о нем заботится?.. За несколько экю… ребенок, плоть от плоти мое дитя, может обрести мать. А позже, проходя, мимо меня, столько ради него выстрадавшей и давшей ему жизнь, это дитя даже не взглянет на меня и назовет матерью наемную кормилицу, более щедрую по отношению к нему в своей платной любви, нежели я в своей справедливой ненависти… Нет, этого не будет… Я своими страданиями заплатила за право смотреть малышу в глаза… Я имею право заставить его любить меня в обмен на мои заботы о нем, заставить его уважать меня за мою жертву и мою боль!»
Она рванулась, собралась с силами и позвала:
— Маргарита! Маргарита!
Служанка с трудом пробудилась, но еще продолжала неподвижно сидеть в кресле в оцепенении, похожем на летаргический сон.
— Вы слышите меня? — спросила Андре.
— Да, госпожа, да! — отвечала Маргарита, наконец опамятовавшись.
Она подошла к постели.
— Прикажете подать воды?
— Нет…
— Госпоже угодно узнать, может быть, который час?
— Нет… нет…
Она не сводила глаз с двери в соседнюю комнату.
— A-а, понимаю… Госпоже угодно знать, вернулся ли ее брат?
Видно было, как Андре борется всей своей ослабевшей, но обуреваемой гордыней душой с желанием горячего, но щедрого на любовь сердца.
— Я хочу, — выговорила она наконец, — я хочу… Отворите эту дверь, Маргарита.
— Да, госпожа… Ох, как дует оттуда… Сквозняк, госпожа! Да еще какой!..
В самом деле: порыв ветра влетел в комнату Андре; пламя от свечки в ночнике заколыхалось.
— Должно быть, кормилица оставила открытыми дверь или окно. Посмотрите, Маргарита, посмотрите… Ребенок может озябнуть…
