Ничто не могло ускользнуть от его взгляда: ни следы от туфелек Андре на садовой дорожке, ни складки на занавесках, более или менее плотно задернутых, что, как было известно Жильберу, зависело от расположения духа его возлюбленной, ведь в те минуты, когда Андре была мрачна, она не выносила дневного света.
Итак, Жильбер знал, что происходило у нее в душе и в доме.
Кроме того, он научился понимать все действия Филиппа. У Жильбера были свои расчеты и приметы, по которым он безошибочно определял намерения брата Андре, когда тот уходил, и результаты, с которыми он возвращался.
Он был настолько педантичен, что в один прекрасный вечер даже проследил за Филиппом, когда тот ходил в Версаль за доктором Луи… Этот визит Филиппа в Версаль несколько смутил сыщика. Однако когда через два дня он увидел, как доктор украдкой проскользнул с улицы Кок-Эрон в сад, он понял то, что совсем недавно было для него тайной.
Жильбер знал, что уже не за горами тот день, когда должны были осуществиться все его надежды. Он принял меры предосторожности, необходимые для успеха труднейшего предприятия. Вот какой он составил план действий.
Два луидора пригодились ему на то, чтобы нанять в предместье Сен-Дени кабриолет, запряженный парой. Этот экипаж должен был постоянно стоять наготове.
Кроме того, Жильбер испросил четырехдневный отпуск и воспользовался им, чтобы исследовать окрестности Парижа. Он отправился в небольшой городишко в округе Суасон, расположенный в восемнадцати льё от Парижа и окруженный бескрайними лесами.
Городишко назывался Виллер-Котре. Прибыв на место, Жильбер отправился прямо к единственному в этих местах нотариусу — метру Нике.
Жильбер представился нотариусу сыном управляющего знатного сеньора. Желая облагодетельствовать новорожденного одной из своих крестьянок, знатный сеньор поручил Жильберу подыскать для ребенка кормилицу.
По всей вероятности, щедрость этого сеньора не ограничится платой за кормилицу и он захочет передать на хранение метру Нике некоторую сумму для ребенка.
Метр Нике, отец трех симпатичных мальчуганов, сообщил, что в крохотной деревушке Арамон, в одном льё от Виллер-Котре, дочь кормилицы всех трех его сыновей, сочетавшаяся законным браком в его конторе, продолжает дело своей матери.
Славную эту женщину звали Мадлен Питу. У нее был четырехлетний сын, обладавший по всем признакам отменным здоровьем. Она только что разрешилась вторым ребенком и, следовательно, будет к услугам Жильбера с того дня, как он изволит принести или прислать своего младенца.
Выяснив положение, Жильбер, всегда пунктуальный, возвратился в Париж за два часа до того, как истекло время его отпуска. Теперь читатель может нас спросить, почему Жильбер отдал предпочтение небольшому городку Виллер-Котре.
Все это, как и многое другое, он сделал под влиянием Руссо.
Однажды Руссо упомянул о лесах Виллер-Котре как об одних из самых богатых разнообразными растениями, а в этих лесах, сказал он, спрятаны надежно, словно гнезда в густой листве, деревеньки; он назвал три или четыре из них.
Итак, ребенка Жильбера просто невозможно было бы отыскать в одной из этих глухих деревушек.
Арамон поразил воображение Руссо своей заброшенностью. Недаром Руссо-мизантроп, Руссо-нелюдим, Руссо-отшельник неустанно повторял:
«Арамон — это край света; Арамон — это настоящая пустыня: там можно, подобно птице, прожить на ветке и умереть под листком».
Жильбер жадно ловил все подробности в рассказах философа, когда тот, описывая деревушку, с жаром говорил обо всем подряд, начиная от кормящей грудью молодой матери и вплоть до мелодичного блеяния козочки; от аппетитного аромата деревенского капустного супа до дикой шелковицы или лилового вереска.
«Я направлюсь туда, — сказал себе Жильбер. — Мой ребенок вырастет под сенью деревьев, которым учитель изливал свои мечты и сожаления».
Для Жильбера любая его фантазия становилась неукоснительным правилом, в особенности если эта фантазия выглядела как нравственная необходимость.
Вот почему он так обрадовался, когда метр Нике, словно угадывая его желания, указал ему на Арамон как на подходящую для его целей деревушку.
Вернувшись в Париж, Жильбер занялся кабриолетом.
Кабриолет был не очень красивый, но надежный — это было все, что требовалось. Лошади были выносливые першероны, а кучер — настоящий увалень; но для Жильбера самое главное было — приехать в Арамон и не вызвать ничьих подозрений.
Его басня, кстати сказать, не внушила метру Нике недоверия. Жильбер в новом костюме вполне был похож на сына управляющего из хорошего дома или переодетого камердинера герцога или пэра.
Его откровенность не вызывала подозрений и у возницы. Это были такие времена, когда человек из народа верил дворянину и деньги принимал с благодарностью, не задавая лишних вопросов.
Между прочим, два луидора по тем временам стоили четырех нынешних, а в наши дни четыре луидора не так уж легко заработать.
Итак, кучер согласился, с тем, однако, условием, что Жильбер предупредит его за два часа до отправления.
Это предприятие имело для юноши всю привлекательность, какую сообщают благородным поступкам и благим решениям фантазия поэта и воображение философа — две феи, рядящиеся в такие разные одеяния. Отнять дитя у жестокой матери значило для Жильбера посеять стыд и смятение в лагере врагов. Потом, изменив внешность, — войти в хижину к добродетельным, судя по описанию Руссо, крестьянам и выложить вместе с младенцем кругленькую сумму. Бедные люди будут на тебя смотреть как на опекуна, как на лицо значительное; всего этого было более чем достаточно для удовлетворения гордыни и злобы, для возбуждения любви к ожидаемому ребенку и ненависти к врагам.
Наконец наступил роковой день. Ему предшествовали десять других дней, которые Жильбер провел в страшной тревоге, ни разу не сомкнув глаз. Стояли жестокие морозы, но он спал с раскрытым окном. Малейшее движение Андре или Филиппа отзывалось в его ушах, как отзывается колокольчик на движение зажавшей его руки.
Он видел, как в тот день Филипп и Андре беседовали, сидя у камина; он видел, с какой поспешностью служанка отправилась в Версаль, забыв даже запереть ставни. Он побежал предупредить своего кучера и оставался у конюшни все время, пока закладывали лошадей, от нетерпения кусая кулаки и судорожно скребя башмаками по булыжнику. Наконец возница вскарабкался на одну из лошадей, а Жильбер сел в кабриолет. Вскоре он приказал остановиться на углу маленькой безлюдной улочки недалеко от рынка.
