— Что такое? — спросил он. — Отец отказывается вернуть ребенка?
— Отец простудился три дня спустя после отъезда из Парижа, — отвечал Филипп. — Он прикован к постели. Когда я приехал, он был при смерти. Я подумал, что эта болезнь — уловка. Я решил, что это притворство доказывает его причастность к похищению. Я стал настаивать, угрожать. Барон де Таверне поклялся мне на распятии, что не понимает, о чем я толкую.
— Таким образом, вы вернулись, так ничего и не узнав.
— Да, доктор.
— Вы убеждены в правдивости барона?
— Почти.
— Он вас перехитрил и не открыл тайны.
— Я пригрозил, что добьюсь вмешательства в это дело ее высочества дофины. Барон побледнел. «Вы можете погубить меня, если угодно, — сказал он, — покрыть бесчестием отца и себя самого. Это будет величайшая глупость, которая ни к чему не приведет. Я не понимаю, о чем вы говорите».
— Итак…
— Итак, я вернулся в полном отчаянии.
В эту минуту Филипп услышал голос Андре:
— Это Филипп сейчас вошел в дом?
— Господи! Вот и она… Что же я ей скажу? — прошептал Филипп.
— Молчите! — приказал доктор.
Андре вошла в комнату и бросилась брату на шею; сердце молодого человека болезненно сжалось.
— Откуда ты? — спросила она.
— Я был у отца, как тебе и говорил.
— Как чувствует себя господин барон?
— Хорошо. Но я был не только у отца, Андре… Я также повидался со многими людьми, от которых зависит твое поступление в Сен-Дени. Благодарение Богу, теперь все готово. Ты поправилась и можешь посвятить себя своему будущему, обдумав его трезво и рассудительно.
Андре подошла к брату и, едва слышно вздохнув, проговорила:
— Дорогой друг! Мое будущее меня больше не интересует: оно вообще никого не должно интересовать… Для меня важнее всего на свете — будущее моего ребенка, и я хочу посвятить свою жизнь сыну, данному мне Господом. Таково мое решение, и оно непоколебимо. С тех пор как ко мне вернулись силы, я поверила в себя. Жить ради сына — пусть мне придется терпеть лишения, даже работать, если понадобится, — только бы не расставаться с ним ни днем ни ночью — вот каким я вижу свое будущее. Не надо больше говорить о монастыре, я не должна думать только о себе; раз уж я принадлежу кому-то на земле, значит, я не нужна Богу!
Доктор взглянул на Филиппа, словно хотел сказать: «Ну, что я вам говорил?»
— Сестра! — воскликнул молодой человек. — Что с тобой?
— Не вини меня, Филипп, это не прихоть слабой и взбалмошной женщины. Я не буду тебе в тягость и ни к чему тебя не принуждаю.
— Но… Андре, я не могу оставаться во Франции, я хочу все бросить и уехать. У меня здесь нет состояния и тем более нет будущего. Я могу согласиться оставить тебя в монастыре, но не в нищете… Андре, подумай хорошенько!
— Я уже все обдумала… Я горячо тебя люблю, Филипп, и если ты меня покинешь, я проглочу слезы и найду утешение у колыбели сына.
Доктор подошел к ней.
— Вы преувеличиваете, это просто минутное помрачение! — сказал он.
— Ах, доктор! Как же иначе? Мое материнство — это и есть помутнение рассудка! Но оно послано мне Богом. Пока я буду нужна ребенку, я не изменю своего решения.
Филипп и доктор переглянулись.
— Дитя мое! — вмешался доктор. — Я не очень умелый проповедник, однако, если мне не изменяет память, Господь запрещает человеку иметь слишком сильные привязанности…
— Это верно, сестра, — подтвердил Филипп.
— Насколько мне известно, доктор, Господь не запрещает матери любить своего сына.
— Прошу прощения, дочь моя, за то, что я, как философ и практик, попытаюсь указать вам на пропасть, разверстую теологом перед человеком, подверженным страстям. Для каждой заповеди Божьей надо постараться найти причину, и не только морального свойства, потому что это порой очень трудно сделать. Постарайтесь найти причину материальную. Господь запрещает матери чрезмерно любить свое дитя, потому что ребенок — хрупкое, нежное создание, подверженное болезням, страданиям… Сильно любить эфемерное создание — значит подвергать себя опасности впасть в отчаяние.
— Доктор! — прошептала Андре. — Почему вы мне все это говорите? А ты, Филипп, почему смотришь на меня с сочувствием… и что значит эта бледность?
— Андре, дорогая! — перебил ее молодой человек. — Последуйте совету верного друга. Ваше здоровье вне опасности, так поступайте как можно скорее в монастырь Сен-Дени.
— Я… я вам уже сказала, что не брошу своего сына.
— Пока будете ему нужны, — мягко напомнил доктор.
— Боже мой! — вскричала Андре. — Что случилось? Говорите! Что-нибудь печальное… ужасное, может быть?
— Будьте осторожны! — шепнул Филиппу доктор. — Она еще очень слаба для такого удара.
— Брат, почему ты молчишь? Объясни мне, что произошло?
— Дорогая сестра! Как ты знаешь, на обратном пути я ехал через улицу Пуэн-дю-Жур и побывал у твоей кормилицы.
— Да… Так что же?
— Малыш неважно себя чувствует…
— Мой мальчик… болен? Скорее… Маргарита! Маргарита… Карету! Я поеду к своему мальчику!
— Это невозможно! — воскликнул доктор. — Вам нельзя выходить на улицу, нельзя ехать в карете.
— Однако еще сегодня утром это было возможно: вы сами мне сказали, что завтра, когда вернется Филипп, я увижу маленького.
— Мне так показалось…
— Вы меня обманывали?
Доктор молчал.
— Маргарита! — повторила Андре. — Извольте исполнять приказание… Карету!
— Ты можешь умереть!.. — вмешался Филипп.
— Ну и пусть!.. Я не так уж дорожу своей жизнью!..
Маргарита терпеливо ждала, переводя взгляд с хозяина на хозяйку, потом на доктора.
— Я, кажется, приказала!.. — крикнула Андре; краска бросилась ей в лицо.
— Дорогая сестра!
— Я ничего не желаю больше слушать, и если вы мне откажете в карете, я пойду пешком.
— Андре! — сказал Филипп, обхватив ее руками. — Ты никуда не пойдешь, нет. Тебе нет нужды никуда ходить.
— Мой мальчик умер! — помертвевшими губами пролепетала Андре; руки ее безвольно повисли вдоль кресла, в которое ее усадили Филипп и доктор.
Филипп вместо ответа покрывал поцелуями ее холодную и безжизненную руку… Андре очнулась от оцепенения, уронила голову на грудь и залилась слезами.
— Бог послал нам новое испытание, — проговорил Филипп. — Господь велик и справедлив. Возможно, он имеет на тебя другие виды. Может быть, Бог рассудил, что этот ребенок оказался бы для тебя незаслуженным наказанием.
— За что же он ниспослал страдания этому невинному существу?.. — тяжело вздохнув, спросила несчастная мать.
