комиссия начала разбирательство, стали вскрываться непорядки в военном ведомстве, взяточничество, факты поразительной беспечности генерала, среди его доверенных лиц обнаружился австрийский шпион Альтшиллер [56]. Сухомлинову были предъявлены обвинения в измене и лихоимстве. Правда, измена не подтвердилась. Его осудили только за халатность и злоупотребления. Впрочем, в материалах следствия и суда можно обнаружить далеко не объективные особенности. На австрийского шпиона обратили внимание. Но англичан, которые в общем-то давали взятки, и историю с заказами в концерне «Виккерс» обошли стороной. Очевидно, не желали портить отношения с союзниками. А может, союзники постарались, чтобы эти обстоятельства не прозвучали?
Легкомысленного старика-генерала царь пожалел, вскоре освободил. А на должность военного министра, учитывая пожелания общественности, был назначен любимец Думы генерал Поливанов — один из тех, кто в свое время входил в «домашний генеральный штаб» Гучкова. Но ничего хорошего такие перемены не принесли. Теперь полетели сплетни, что отставки и назначения осуществляются через… Распутина! Новый министр внутренних дел Щербатов стал для либералов точно таким же врагом, как прежний. А генерал Поливанов действительно очень легко договаривался с Родзянко, Гучковым. Но он и в правительстве поставил себя на роль чуть ли не представителя Думы, стал создавать оппозицию против премьер-министра Горемыкина.
На заседаниях Совета министров и перед думцами он делал истерические заявления, нагнетавшие общую нервозность. Что «немцы наседают, не встречая почти никакого сопротивления», идут на Петроград, Москву и Киев, даже не пускают в бой пехоту, а гонят русских одной артиллерией, истребляя тысячами. Приходил к выводу: «По состоянию наших сил нет надежды добиться хотя бы частичных успехов, а тем более трудно надеяться на приостановку победного шествия немцев» — и патетически восклицал: «Уповаю на пространства непроходимые, на грязь невылазную и на милость угодника Николая Мирликийского, покровителя Святой Руси!» [100]
В исполнении своих прямых обязанностей Поливанов проявил бурную энергию, но результаты почему-то становились бедственными. Он взялся восполнить большие потери на фронте, один за другим объявлял призывы в армию. Но оружия не было! В тылу разрастались запасные батальоны. Без винтовок их нельзя было обучить, послать в действующую армию. В окопах был на счету каждый боец, а в тылу полмиллиона солдат сидели в казармах, дурели от скуки и злились от такого времяпровождения. Проблемы в снабжении продовольствием Поливанов тоже готов был решить. Приказал интендантству заготовить в Сибири колоссальное количество мяса. Понукал, подгонял, а когда привезли в Петроград, не хватило холодильников, и мясо протухло. Но сам же Поливанов перед депутатами Думы объявил собственное безобразие «спланированной немецкой акцией», намекая на некую «немецкую партию» во власти.
В этой взвинченной обстановке оппозиция сочла, что можно уже предпринять открытую атаку. В июле 1915 г. газеты начали массированную «артподготовку», обрушили яростную критику на правительство. Премьер-министр Горемыкин говорил: «Наши газеты совсем взбесились. Даже в 1905 году они не позволяли себе таких безобразных выходок, как теперь… Надо покончить с газетным враньем. Не время теперь для разнузданности печати. Это не свобода слова, а черт знает что такое…» [100] Но… выяснилось, что правительство ничего не может сделать со своей же, российской прессой! При реформах 1905 г. политическая цензура была отменена, а военная действовала в соответствии с циркулярами, освобождающими «военных цензоров от просмотра печатных произведений в гражданском отношении». Да и сами цензоры были прапорщиками военного времени из студентов, адвокатов, учителей, сочувствовали либералам.
29 июля открылась очередная сессия Думы. Совет министров отметил у нее полное «отсутствие охоты нести текущую работу над рассмотрением внесенных правительством законопроектов, хотя они и вызваны потребностями обороны, а напротив, склонность к потрясающим речам и запросам». Да, «потрясающие речи» выплеснулись широким потоком. Главной темой стали неудачи на фронте (но великого князя Николая Николаевича депутаты не задевали). Посыпались нападки и по другим поводам. Мусировали «еврейский вопрос», возмущались «недоверием общественной помощи» — попытками властей контролировать деятельность Земгора.
А в августе по инициативе крупных промышленников Коновалова, Рябушинского и Ефимова ряд оппозиционных фракций объединились, составили Прогрессивный блок. В него вошли кадеты, октябристы, «группа центра», «прогрессивные националисты». В Думе Прогрессивный блок составил большинство депутатов. К нему присоединилась и часть верхней палаты парламента, Государственного Совета — «академическая группа», «центр», «группа беспартийного объединения». В программу блока собрали все подряд оппозиционные требования: обновление администрации, политическая амнистия, решение «польского», «еврейского», «финского», «украинского» вопросов, легализация запрещенных партий и т. п.
Но все эти пункты служили лишь «довесками» к главному требованию: создать «правительство общественного доверия» (оно же «ответственное министерство»). Формироваться оно должно было не царем, а Думой — и быть подотчетным не царю, а Думе. Для государя оставались чисто декоративные функции, как в Англии. В декларациях указывалось на «неспособность правительственного элемента организовать страну для победы» и провозглашалось: «Только сильная, твердая и деятельная власть может привести отечество к победе». А такой может быть только власть, «опирающяся на народное доверие». Похожие друг на друга резолюции о необходимости реформировать власть и создать «ответственное министерство» посыпались со всех сторон. Их принимали фракция прогрессистов Государственной думы, Московская городская дума, Биржевое общество, Старообрядческий съезд, Московский и Киевский ВПК, Яхтклуб, Объединенное Дворянство…
Правда, за этими многочисленными вывесками стояли одни и те же лица. Гучков, Рябушинский, Коновалов, Львов, Челноков и еще десяток-другой. Они выступали то в статусе депутатов, то предводителей старообрядцев, биржевиков, яхтсменов. Но газеты перепечатывали, требование выглядело «всеобщим». Оно выдвигалось уже как ультиматум, сопровождалось откровенным шантажом. Прогрессисты пугали забастовками рабочих, грозили вынести на рассмотрение Думы запрос о Распутине. Дошло до того, что 26 августа «Утро России», газета финансовых и промышленных магнатов, опубликовала список нового правительства во главе с председателем Земгора Львовым.
А Совет министров завис в неопределенном положении. Отовсюду ему кричали «долой». Общественность уже перестала с ним считаться. Правительство подало коллективное прошение об отставке. Но царь помнил, к каким бедствиям привели страну реформы, навязанные ему в 1905 г. Отставку министров он отклонил, а претензии прогрессистов отверг, высочайшим повелением резко поставил на место обнаглевших купцов и фабрикантов. Они взвились на дыбы! Угрожали, что в защиту «избранников» поднимется народ, начнутся забастовки.
Рябушинский призывал «объявить ультиматум о немедленном принятии программ прогрессивного блока и в случае отказа — приостановить деятельность всех общественных учреждений, обслуживающих армию». Пояснял: «Нам нечего бояться, нам пойдут навстречу в силу необходимости, ибо армии наши бегут перед неприятелем». Но это выглядело слишком уж грязно — ставить ультиматум, что они оставят свои войска без оружия! На подобное заявление и армия, и рабочие могли очень крепко рассердиться. Сошлись на том, что выработали петицию к царю: «После тяжелых военных поражений все пришли теперь к выводу, что
