герцог! Ты думаешь, королева стара и скоро умрет? Смотри — сам не умри раньше! Звезды сказали, что она проживет еще не менее десяти лет [43].
Леопольда передернуло. Он не решился спорить с магистром, тем более в том, что касалось астрологии, перед которой он всегда испытывал трепет. Герцог ограничился тем, что пробурчал под нос:
— Грааль, Грааль, а сам всякой чертовщиной занимается… Хорош христианский рыцарь!
— Тамплиеры — не христиане! — встрял вдруг шут Клюгхен, неизвестно как ухитрившийся услышать шепот хозяина. — Они же построили замок на месте Соломонова храма, синагогу себе построили, Лео, дурачок! И каббалу [44] изучают, и гаданиями занимаются. А еще они за столетие насобирали столько золота, сколько и за пятьсот лет не накопать во всех рудниках Германии, Италии и Франции! А кто может дать людям так много золота, да еще так быстро? А? Бог, что ли?
— Ты позволяешь своему шуту оскорблять рыцарей? — резко спросил Генрих, в то время как Парсифаль лишь пристально из-под своих лохматых бровей поглядел сперва на шута, затем на покрывшегося пунцовой краской Леопольда.
— Да кто же слова шутов принимает за оскорбление?! — воскликнул герцог. — Я кормлю и пою этого дурака именно за то, чтобы он мне дерзил и говорил всякую чушь. Не знаю, что там сказали звезды господину хранителю, но мне они, как видно, говорят, что зря я привез свою добычу в Дюренштейн. Слишком заметное место! Так что, пойти пригласить его английское величество разделить с нами трапезу? Если я пошлю за ним кого-то из придворных, он ведь и не явится — гордый! Надо это сделать самому. Если уж император повелевает своему вассалу передать пленника в более надежные руки, то вассал не смеет противиться. Однако я бы хотел тогда выпить на прощание с Ричардом. Он тут уже чуть ли не год, а мы так еще и не пили вместе. Я схожу за ним?
Леопольд не без удовольствия заметил, что Генрих слегка побледнел.
«Ага, боишься Ричарда! — злорадно подумал он. — И безоружного боишься… Тебя бы в лагерь под Птолемиадой или на стены Мушиной башни, когда там шла крепкая бойня! Это тебе не бабские побрякушки на шее таскать!»
— Не будем торопиться! — примирительным тоном заметил император. — Вы принимаете меня с таким радушием, с такой роскошью и с таким вкусным столом, что я не хотел бы спешить с отъездом. Предпочту задержаться здесь дня на три-четыре. И за это время мы бы обо всем договорились. Я вовсе не стремлюсь ущемлять ваших прав вассала, и в обмен на пленника готов выполнить какие-либо ваши пожелания, предложить новые привилегии вашему герцогству. Мы обсудим это, скажем, завтра, после охоты. Вы ведь любите охотиться?
— Люблю, ваше величество.
Леопольд перевел дыхание, понимая: следует успокоиться и смириться с волей сюзерена. А если он и впрямь предложит выгодный договор, то, в конце концов, пускай сам возится с Ричардом и навлекает на себя гнев Папы! Все равно тайна раскрыта. Ладно, охота так охота. Только хорошо бы, чтоб Генрих не брал с собой охотиться проклятого колдуна! От одного его взгляда мороз продирает по коже. И от взгляда, и от голоса, и от всех его разговоров про звезды, гороскопы и прочую чертовщину! Как ни велика была дерзость шута, но Клюгхен, как видно, прав: какими-то не сильно христианскими делами занимаются братья-тамплиеры!
Глава 7
«Мне нужно сердце героя»
Обед закончился спокойно. Придворные мирно беседовали между собой, а император как ни в чем не бывало расспрашивал хозяина о его любимых охотничьих угодьях и обсуждал, что предпочесть — взять гончих или устроить соколиную охоту. Магистр молчал, изредка бросая взгляды на герцога, но тот старался их не замечать.
Что до Клюгхена, который, по мнению не только самого герцога, но и всей его свиты, в этот раз наглостью превзошел сам себя в несколько раз, то он благоразумно исчез из-за стола, и до конца дня его так и не видели.
Витражи в узких окнах совсем потускнели, стали темными — вечерело. Слуги зажгли еще несколько факелов и принесли пару глиняных чаш с горячим вином.
Однако продолжать застолье никому уже не хотелось, и вскоре император поднялся, давая понять: трапеза окончена.
Леопольд сам проводил его величество на второй этаж донжона, где в просторной комнате, сплошь увешанной коврами, были приготовлены ванна и постель.
Но спать Генриху, как видно, еще не хотелось. Скинув верхнюю одежду и набросив парчовый арабский халат, который он, не стесняясь, носил иногда и в своем дворце, император спустился во двор. И, не позвав с собою ни пажей, ни воинов, направился к воротам. Впрочем, выйти из замка он мог, лишь окликнув стражу: мосты у всех трех ворот были подняты.
Однако Генрих не думал покидать цитадель. Он прошел под длинной широкой аркой, что так поразила его еще при въезде в замок, миновал поднятую наполовину массивную бронзовую решетку и, не доходя до моста, свернул на узкую тропу, проложенную вдоль полного до краев рва. В темноте тут можно было легко оступиться и полететь в воду, но вверху, на стене стража уже зажгла факелы, и в их свете кромка рва проступала достаточно четко. Не так давно прошли дожди, поэтому вода лишь немного не доходила до тропинки и до растущих вдоль нее то там, то здесь кустов шиповника, по-летнему покрытых большими огненными цветами. В этих кустах проснулись цикады, их задумчивые песни нарушали воцарившуюся вокруг замка тишину, но от этого она была еще глуше и тревожней.
Император шел, осторожно ступая по тропе, стараясь не задевать колючие ветви. Вдруг какая-то птица с треском взметнулась из куста, оглушительно, как показалось Генриху, захлопала крыльями и, темной тенью промчавшись над водой, исчезла.
— Тьфу! Т-в-варь!
— Все мы твари, — раздался негромкий голос. — Вопрос в том, чьи мы твари. Я уж думал, ты лег и заснул.
