Тем не менее, ее доброй подруге донье Мариане Монтенегро было больно слушать переходившие из уст в уста ехидные сплетни о том, какие оргии якобы творятся в роскошном «боио» принцессы на одном из красивейших пляжей западного берега острова. Немка не находила себе места, удивляясь, как столь невинная душа, однажды попросившая Мариану научить ее, как добиться любви неприступного Охеды, теперь могла по доброй воле отдаваться мерзкому амбициозному типу вроде Бартоломео Колумба.
— Анакаону, как и всех ее соотечественников, глубоко ранило наше поведение, — пояснил дон Луис де Торрес однажды вечером, сидя у нее в гостях. — В конце концов она наверняка пришла к выводу, что ей остается лишь использовать наши слабости в своих интересах. Раньше мы казались ей настоящими богами, а теперь она видит нас такими, какие мы есть на самом деле: грубыми типами, готовыми убить ближнего за щепотку золота.
— Как же я ненавижу это золото! — в сердцах воскликнула немка. — Возможно, я — единственный человек на всем острове, у которого повернулся язык сказать такое. Я его ненавижу. Можете мне поверить, я отдала бы все свое золото, если бы это как-то помогло достичь взаимопонимания между христианами и туземцами.
— Ну, вашего золота для этого никак не хватит, — усмехнулся Луис. — Более того, будь у вас все то золото, что есть в этих землях — даже его оказалось бы недостаточно для того, чтобы два столь разных народа смогли понять друг друга. Кроме того, пусть даже вам и удалось бы стереть все прочие различия, религия все равно будет разделять наши народы еще многие века.
— Религия объединяет, а не разделяет.
— Религия объединяет лишь в том случае, если она едина для всех. Но какую религию нам следует выбрать? Ту, которую стремятся силой навязать всему миру? Или мою, от которой мне пришлось отказаться, чтобы меня не выгнали из Испании? Или мы должны принять веру дикарей — если, конечно, ее можно так назвать, ибо вся их вера сводится к убеждению, что жизнь должна быть одним сплошным удовольствием?
— Жизнь доставляет удовольствие только в редкие мгновения... — грустно заметила Ингрид Грасс.
— ...которые можно разделить с любимым человеком... — закончил фразу Луис де Торрес. — Но вы забыли, что эти прекрасные люди привыкли так поступать, поскольку социальное устройство их общества не предполагает иного. А раз у них отсутствует честолюбие и жажда власти, то их существование весьма гармонично.
— Эту гармонию и искал Христос.
— Разница между тем, что искал Христос, и тем, что в действительности ищут христиане, заключается в одном слове: церковь.
— За это вас могут сжечь на костре.
— Если вы расскажете.
— Вы так мне доверяете?
— Да, потому что готов вверить в ваши руки свою жизнь, имущество и даже веру, — с легкой печалью улыбнулся он. — Вообще-то уже вверил.
— Я знаю, — убежденно ответила Ингрид. — И подобная ответственность меня тяготит, — она посмотрела на него долгим и дружеским взглядом. — Вам стоит перестать посещать бордели и найти себе хорошую жену.
— Жену? — удивился Луис де Торрес. — Да что вы! Вы прекрасно знаете, что вы навсегда останетесь единственной женщиной в моей жизни, хотя со временем я и понял, что на свете есть только две неприступных крепости: влюбленная женщина и фанатизм священника.
— Последних здесь становится слишком много.
— Вот это меня и пугает... — признался Луис, и, судя по тому, как изменилось его тонкое лицо, нетрудно было понять, как болезненна для него эта тема. — Адмиралу стоило бы с самого начало отодвинуть церковь в сторону; но он упустил момент и, несомненно, за это поплатится. Возможно, я и ошибаюсь, но весьма вероятно, что скоро священники уничтожат вице-короля. В Палосе они ему помогли, а теперь палками погонят прочь.
— Я часто задаюсь вопросом: что заставило вас стать столь жестоким в своих суждениях?
— Тем, кто отрекся от своего Бога из страха или ради выгоды, теперь не остается ничего другого, как лить слезы или в ярости кусать локти. А я уже растратил все слезы.
— Слезы — не монеты, которые можно растратить, — возразила донья Мариана. — Любовь и ненависть, смех и слезы, все это — Божий дар, который дается нам без всякой меры, и мы не можем его отвергнуть. Никто и никогда не может сохранить всю радость или растратить все слезы.
— Кроме обращенного иудея.
— Вами движет гордыня, друг мой. Оттого, что вы были иудеем, а теперь не являетесь им. Бог не в обрядах, и я лишь могу верить в то, что он вернёт мне надежду. Но я готова отречься от своей веры, не пролив и слезинки, лишь бы снова оказаться рядом со Сьенфуэгосом.
— Вы смотрите на эти вещи совершенно под другим углом, под которым любой другой никогда не посмеет на них взглянуть, в этом ваше преимущество, — грустно улыбнулся Луис.
— Да, такова моя привилегия, — ответила немка и, немного помолчав, с горечью добавила: — И моя кара. Но за громкими словами мы забыли о главной цели разговора: что вы думаете о восстании Рольдана [1]?
— Думаю, что это всего лишь вопрос политики и амбиций. Меня это не касается.
— Но зато касается многих других. Ведь он требует более справедливого обращения с индейцами и меньшей зависимости от произвола братьев Колумбов. Мне кажется, это вполне разумный призыв.
— Когда его провозгласили алькальдом Изабелы, Рольдан проявил себя еще худшим деспотом, чем любой из Колумбов. Единственное, что его сейчас волнует — это потеря власти. Пока власть была у него в руках, судьба индейцев его совершенно не беспокоила. Они для него — не более, чем рабы, но сейчас, когда он в них нуждается, он предложил им ту самую свободу, в которой прежде отказывал. Так что послушайте моего совета, — взмолился он под конец. — Не ввязывайтесь вы в это дело. Какая разница, Рольдан или Колумб, Колумб или Рольдан. Хрен редьки, как говорится, не слаще. И тот и другой спят и видят, как бы отколоться от Испании и основать на острове собственное королевство.
— Для этого еще рано.
— Всем вечно кажется, что человек еще не успел превратиться в тирана, вот только тираны не имеют привычки ждать. Насколько я могу судить, дон Франсиско Рольдан просто пользуется тем, что мы слишком далеко от Европы. Колумб хотя бы делает вид, будто питает почтение к монархам, но Рольдан, дай ему волю, станет настоящим деспотом. К тому же он ненавидит иудеев, — добавил Луис после недолгого молчания.
— Вся беда в том, что иудеи, даже обращенные, имеют одну дурную привычку: они считают, будто весь мир их ненавидит.
— За нашей спиной — полторы тысячи лет бесценного опыта, — не без иронии заметил Луис де Торрес. — Людям всегда нужен кто-то, на кого они могли бы свалить собственную вину за происходящее, и большинство народов именно иудеев решили сделать козлами отпущения. Честно говоря, я не верю, что в Новом Свете нас ждет другая судьба, несмотря на то, что среди его первооткрывателей был один из нас.
