Монлюка выезжал размечтавшимся, опьянённым, горячим сторонником француза.
Также потихоньку разглашали, что принцесса Анна, на которой Генрих должен был жениться, была за него и не желала себе слишком молодого цесаревича, потому что союз с австрийским домом всегда приводил на Ягелонов несчастье.
По стране ходили вести о тайных императорских посланцах, к которым принадлежал и Гасталди; это пробуждало страхи в панах сенаторах, когда со стороны французов, поступающих открыто, ничего бояться не было необходимости.
Также много можно было приписать и стараниям Зборовских, которые, не заслоняясь, иноверцев и весь собственный лагерь на сторону француза перебросили.
Талвощ, исчезнувший в последние дни пребывания в Плоцке, не нашёлся, даже когда принцесса жила уже в Ломже.
Он попал на чрезмерное бурление умов, беспокойство и тревогу.
Как предвидел ксендз-епископ хелмский, самовольный выезд из Плоцка отозвался у сенаторов неслыханным переполохом.
Они думали, в наилучшей вере, что принцессу держат под контролем, что управлять ею будут, что сделают из неё что захотят. Всё это вдруг оказывалось заблуждением, Анна не думала их слушать и шла своей дорогой, совсем не оглядываясь на сенаторов.
Таким образом, её подозревали, что она должна была тайно договариваться и торговаться короной, что могла отдать её императору, что готова была связаться с Литвой против Польши.
Самые ужасные призраки беспокоили испуганных панов, из рук которых выскальзывала власть.
Боялись главным образом императора и разветвлённой его деятельности. В Осеке на съезде поручили двум панам послам, Слупецкому и Сененьскому, ехать в Плоцк и следить, чтобы императорские посланцы к принцессе доступ не имели и по стране не крутились без надзора.
В Осеке вовсе не знали, что Анна уже выехала в Ломжу.
Слупецкий и Сененьский, не застав её здесь, погнали в Ломжу, давая знать в Варшаве на съезд, что произошло.
Это вызвало ещё больший переполох. Одновременно с тем, однако, испугались императора мазуры и послали, рекомендуя своим, чтобы уважали императорских.
Приехав в Ломжу, паны депутаты сперва направились к епископу хелмскому и охмистру Конецкому, составляя свои письма и требуя немедленно увидится с принцессой.
Епископ начал им объяснять, что выезд задержать не мог, а Конецкий ему поддакивал. Трудно было силой задерживать.
Анна немедленно сию минуту дала этим господам аудиенцию.
Вышла к ним с великой важностью и величием, как бы давно приготовленная, спокойная, и сама приступила к разговору.
– Благодарю ваших милостей панов, что меня от панов сенаторов соблаговолили посетить, ибо я давно желала о многих делах поговорить открыто, как мне и им пристало.
Слупецкий, довольно горячий человек, скоро хотел зацепить принцессу отъездом и дальнейшими стараниями панов сенаторов относительно Анны, но принцесса прервала его.
– Сегодня мы об этом говорить не будем, отдохните, господа, я также недавно с дороги, немного нуждаюсь в передышке. Близится вечер, времени нам бы сегодня не хватило на всё, что необходимо обсудить. Поэтому лучше, если мы отложим это до завтра.
Слупецкий и Сененьский, вместе с которыми прибыл епископ хелмский, были вынуждены сесть. Им подали вино и сладости, сколько можно было найти в необильных путевых запасах. Говорили о плохих дорогах, об эпидемии, распространяющейся по всем землям, о том и этом, не касаясь более важного.
Принцесса, таким способом получив время для размышления, задержала у себя епископа хелмского и сумела достичь того, чего ксендз Старожебский от себя не ожидал и не допускал. Ибо она убедила его, что сенаторы приставили его к ней не для надзора, а для помощи.
– Вы, отец мой, и теперь и всегда имеете моё сиротство на совести, должны защищать меня. Я верю, что завтра, когда дойдёт до разговора, могу на вас рассчитывать. Вступитесь за меня, прошу о том.
Епископ хелмский поначалу изумился, не понял, смолчал, но в итоге и задетый жалостью, и убеждённый простыми, но сердечными словами принцессы, из этого страшного Аргуса переменился в адвоката. Имел в глазах слёзы.
Перешёл, сам не зная как, в лагерь Анны.
Эта победа почти ничего ей не стоила.
На другой день утром епископ хелмский опередил послов, ждал их, и когда принцесса вышла, её имя произнёс с великой торжественностью, жалея, что она полностью покинута панами коронных рад, что в этом своём сиротском состоянии, даже от них ни одного доказательства заботы и сострадания до сих пор не получила.
Слупецкий и Сененьский, которые вчера иным видели епископа, слушали его удивлённые, когда принцесса сама в итоге добавила:
– У меня прадед, дед, дядя и брат были польскими королями, добрых дел которых ваши милости познали достаточно, а я сегодня после них сирота, не имею доказательства, чтобы вы это имели в благодарной памяти. Я в этом своём горе, покинутости и недоле, терпя во всём недостаток, сомневаюсь уже в сердцах людей.
Слупецкий, который был более смелым, едва начал придумывать оправдания, что паны то злым оком видели, что принцесса без их ведения сносилась с императором, когда она его прервала.
– Ради милосердного Бога! Может ли считаться злом, что император, родственник мне, слова утешения прислал мне через своих послов, и даже, что сёстры мне, а я сёстрам писала!
Однако же все эти письма, каковы бы они ни были, я давала читать пану референдарию и тайн в них никаких не скрывала. Ни в каких тайных практиках вы, ваши милости, не можете меня упрекнуть, ибо ксендз-епископ хелмский знает, что тут делается.
Слупецкий, который постоянно принимал на себя роль оратора, начал объяснять, что паны сенаторы вовсе о том не знали, что ксендз-архиепископ упустил после смерти короля торжественно поздравить принцессу.
Сложил тогда вину на примаса и немедленно, что было наиболее актуально, именем панов рады начал требовать, чтобы принцесса запретила к себе доступ всяким иностранным послам и людям, подозреваемым в сговоре, а из своего двора удалила тех, что ей помогают.
Послы имели ввиду Гасталди, подозревая, что он виделся с принцессой.
Слупецкий всё более раздражался, когда Анна ему закрыла уста.
– Его величество император хорошего мне желает, а за его добрую волю ко мне я не могу платить его послам оскорблением. На моём дворе не допущу его, можете, ваши милости, где-нибудь их искать и гоняться за ними.
Сбитый на мгновение с тропы Слупецкий, тотчас снова повернулся к Гасталди и начал из каких-то его писем цитировать отрывки, доказывая опасность практик.
Принцесса дала ему выговориться сполна, но в конечном итоге холодно и сурово с важностью замкнула.
– Я никаких практик не чинила и не чиню, мне свидетель – ксендз-епископ хелмский, поэтому и подозрению о них быть не допущу.
За советом ваших милостей готова идти
