Антоний, разумеется, не вел с Фабиолой пространных разговоров о политике, однако она жадно ловила его случайные фразы и радовалась каждой находке, как сорока радуется блестящему камешку. Она уже знала с десяток имен тех, кого подозревали в интригах против Цезаря (из них Марк Брут, Кассий Лонгин и многие другие когда-то были сторонниками Республики, получившими прощение после Фарсала), и теперь девушка не находила себе места, день и ночь обдумывая способы привлечь их на свою сторону. Женщине, да еще бывшей рабыне из Лупанария, не так-то просто видеться с таким количеством аристократов — Брут, конечно, водил ее в театр и на пиры, однако не провоцировать же там разговоры о государственной измене! Враги Цезаря должны быть вхожи в Лупанарии — а ему пока угрожает Сцевола! И разорвать этот замкнутый круг, уже который месяц мешающий Фабиоле спокойно жить, можно лишь одним способом: рассказав Антонию о фугитиварии.
Улица внезапно огласилась криками — там явно веселилась подвыпившая публика, и Фабиола посветлела лицом: в предвкушении Игр Цезаря столицу наполнили тысячи приезжих, привлеченных обещанием Цезаря устроить семинедельные празднества по случаю недавней победы над Фарнаком в Малой Азии. Веселье началось дня два назад; Брут уже захлебывался от восторга, превознося мастерство гладиаторов в предстоящих боях. В Лупанарии хлынули новые клиенты, и Сцевола оказался бессилен этому помешать — посетителей все прибавлялось. Фабиола взглянула на небольшой алтарь в углу: может, Митра или Фортуна пошлют ей кого-нибудь из аристократов, упомянутых Антонием?
Вспомнив о Ромуле, девушка виновато нахмурилась: в последнее время она почти забыла о брате. Все эти годы она неизменно отказывалась верить в его смерть — и черпала силы в собственной убежденности, увенчавшейся той чудесной встречей в Александрии. Однако с тех пор никаких вестей о Ромуле не было: из-за гражданской войны легионы Цезаря не сидели на месте, получить о них сведения становилось все труднее. Начальники и командиры, с которыми говорили посыльные Фабиолы, не спешили с помощью: добывать продовольствие и снаряжение, вербовать новых солдат взамен убитых, готовиться к новым кампаниям Цезаря — дела поважнее, чем искать какого-то легионера в многотысячном войске. К тому же Ромул — имя не из редких, как издевательски заметил один центурион.
Теперь, вернувшись к римской жизни, Фабиола понимала, что увидеть брата ей доведется не прежде, чем кончится война и легионы Цезаря вернутся домой. Да и то если Ромул выживет. А выжить на войне не так просто… Девушку вновь захлестнуло чувство вины, тут же перешедшее чуть ли не в обиду: она ведь делала что могла! Молилась за Ромула каждый день, отряжала посланцев во все легионы армии — что делать, если они никого не нашли? Неужели ей нельзя хоть немного пожить в свое удовольствие? Она ведь не дева-весталка, в конце концов!
— Госпожа! — прервал ее думы голос Доцилозы.
— Сколько раз говорить — не зови меня госпожой!
— Прости! Старая привычка.
Доцилоза, одетая в плащ с капюшоном, явно куда-то собралась.
— Идешь повидаться с Сабиной?
— Можно? — робко улыбнулась служанка.
— Конечно! Когда хочешь! — Фабиола только радовалась счастью Доцилозы, обретшей наконец любимую дочь. Впрочем, к радости всегда примешивалась и печаль: каково было бы самой Фабиоле встретить родную мать после стольких лет? Теперь уж никогда не узнаешь… — Будь осторожнее. Как бы не встретить Сцеволу.
Доцилоза накинула капюшон. Как и все обитатели Лупанария, она привыкла мгновенно растворяться в толпе.
— Не волнуйся. Если на улице опасно — Веттий меня не выпустит.
Фабиола кивнула. Горькие мысли о Ромуле и желание видеть Антония нахлынули с новой силой — она даже не заметила, как вновь помрачнела.
Доцилоза не двинулась с места.
— Что с тобой? Ты в последние дни сама не своя.
— Нет, ничего, — выдавив улыбку, пробормотала Фабиола. Зачем бы вдруг Доцилозе интересоваться ее делами?
Служанка подняла бровь.
— Думаешь, я поверю?
— Слишком много забот, — призналась Фабиола. — Сцевола никак не отстанет. Лупанарий не приносит нужного дохода. А сундук с деньгами у меня не бездонный.
— С этими-то заботами мы по мере сил справляемся, — невозмутимо заметила служанка. — Тебя еще что-то гнетет, по глазам видно.
Фабиола поспешно опустила ресницы, желая только одного — чтобы служанка поскорее исчезла. От Доцилозы не скроешься, а про задуманное убийство Цезаря с ней разговаривать пока рано. И постыдных тайн теперь две — удовольствие от встреч с Антонием и обида из-за Ромула… Ей вдруг стало нестерпимо тяжело, захотелось хоть кому-то открыться.
— Я… — начала было она, взглянув на Доцилозу.
— Расскажи, — кивнула та. — Я выслушаю.
Надо все объяснить, мелькнуло в уме Фабиолы. Все до мелочей, она поймет — как тогда с Каррами. Память о том дне, когда Брут появился с документом, освобождающим девушку от рабства, до сих пор не угасла: именно Доцилоза тогда ее выслушала, успокоила и отправила к любовнику на свидание, которое оказалось важнейшим в жизни.
— Не дают покоя мысли о Цезаре, — начала она. — И о Ромуле. И…
Ее голос прервался, и служанка продолжила:
— О Марке Антонии?
Девушка кивнула, не в силах вынести осуждающий тон Доцилозы.
Продолжить разговор им, однако, не пришлось: в дверях показался посетитель — крепкий, высокий, в простом плаще и тунике, перетянутой ремнем с солдатским гладиусом в ножнах. Бросив через плечо несколько слов Веттию, он повернулся к Фабиоле — и при виде решительных голубых глаз, длинного прямого носа и шапки курчавых каштановых волос у нее дрогнуло сердце. Марк Антоний.
— Не ожидала? — Он отвесил полупоклон, на Фабиолу повеяло запахом вина.
— Антоний! Сюда-то зачем? Ты пьян! — прошипела девушка, едва владея собой: Йовина, только что заглянувшая на кухню, может в любой миг выскочить в коридор и при виде Антония старая карга обо всем догадается!
Фабиола схватила любовника за локоть и подтолкнула к дверям — Антоний не пошевелился.
— Ну, может, и выпил капельку, что такого? — заявил он, улыбаясь во весь рот.
Фабиола взяла себя в руки. Она уже знала о его пьянстве: Антоний, беззаботный вояка, мало заботился о репутации и частенько хаживал на политические заседания под хмельком — однажды его даже вырвало на виду у всего сената. А теперь, подогретый вином и осмелевший, он явился в Лупанарии посреди бела дня.
— Ты один? — спросила Фабиола.
— Конечно! — оскорбленно заявил он. — Ни ликторов, ни охраны! Даже колесницу оставил дома! Гляди! — Он продемонстрировал свою простую тунику. — Все ради тебя!
