И как столь мирный зверь может убить человека, пусть и ростом всего метр двадцать?
Ответ на этот вопрос Сьенфуэгос получил несколько дней спустя, увидев, как группа туземцев давит ногами тысячи муравьев, чтобы получить из них едкую черновато-красную жидкость, вонявшую так, что от этого запаха за двадцать метров щипало глаза, а слезы текли потоком.
На следующее утро туземцы раздели уродливого карлика догола и засунули ему в рот кляп, чтобы он не мог издать ни единого звука, после чего уложили ничком посреди поляны, привязав за руки и за ноги крепкими ремнями к стволам четырех деревьев.
Под конец с помощью полой тростинки они залили ему в зад приличное количество вонючей жидкости и расплескали ее по лесу на большое расстояние вокруг. Когда результат удовлетворил индейцев, они вскарабкались на деревья повыше и молча устроились в ветвях, чтобы насладиться жутким зрелищем со свойственным их племени терпением.
Прошло более четырех часов, прежде чем зверь соизволил явиться.
Всё это время нутро несчастного Голиафа, должно быть, жгло от муравьиной кислоты, но лишь когда он на мгновение поднял голову, его страдальческий взгляд позволил понять действительную силу его мучений.
Заметив присутствие животного, он на мгновение будто обезумел и попытался всеми силами избавиться от пут, когда же, ступая по вонючему следу, муравьед стал обнюхивать карлика сзади, тот понял, что сейчас случится, и начал биться лбом о землю. Тем временем острый и липкий язык проник в его прямую кишку в поисках несуществующих термитов, разрывая кишечник и вызвав такую дикую и жгучую боль, которую, возможно, никогда прежде не довелось испытать человеку.
В конце концов голодный и рассвирепевший муравьед решил вскрыть так называемый термитник острыми когтями. Плоть, кости и внутренности Давида Санлукара, известного под именем Голиаф, так и остались валяться на поляне, когда животное удалилось, решив, что на сей раз нюх его обманул.
Лишь тогда индейцы молча покинули свои убежища, свалившись словно с неба, бросили последний взгляд на труп врага и ушли, оставив его там, чтобы звери из сельвы очистили кости.
Таким образом был уничтожен самый ужасный из демонов, и больше он никого не напугает.
Сьенфуэгос отказался присутствовать на жестокой казни карлика и лишь взглянул на туземцев, когда они вернулись в деревню, беспокойно спрашивая себя, о чем они сейчас думают, какое представление составят о мире испанцев и о том, как себя с ними вести.
Хотя, по правде говоря, он и самом не имел четкого представления об этом мире и как в нем себя вести, ведь большую часть своей жизни он провел в одиночестве, с одними лишь козами в высоких горах Гомеры, а потом попал в невероятную вереницу событий, из которых по большей части пока не мог сделать никаких определенных выводов.
Каким на самом деле было общество, в котором ему довелось жить, хотя он всегда ощущал себя несправедливо отодвинутым в сторону?
Как поведет себя это общество по отношению к обитателям сельвы, не имеющей ничего общего с привычным для испанцев местом обитания?
Ни люди, ни чувства, ни мысли не имели для испанцев значения, к тому же прямо-таки бросалось в глаза отсутствие культуры, любви и веры. Их волновало лишь золото, и канарец гордился тем, что позволил утопить в реке почти сотню кило золота, не ощутив ни малейшего беспокойства.
За долгие дни и недели, прошедшие со дня смерти карлика, Сьенфуэгосу потихоньку начало казаться, что ему суждено стать неким связующим звеном между двумя такими разными мирами, возможно, он единственный на планете начинает понимать, как две столь различные расы могут взаимодействовать.
Однако еще через неделю это убеждение подверглось тяжелому испытанию.
Проблемы начались в тот день, когда он, проснувшись утром, увидел, что вокруг его гамака во множестве разложены цветы, а на грубо сколоченном шатком столе красуется большая корзина, полная самых спелых и соблазнительных фруктов.
За стеной хижины кто-то лукаво рассмеялся.
Он, конечно, не мог разглядеть, кто это, но живо представил себе очаровательную девушку со вздернутым носиком, тонкой талией и насмешливым взглядом, которая каждый день приходила купаться к заводи и пользовалась любым случаем, чтобы попасться на глаза испанцу, когда он возвращался в хижину.
Она была очень юной, почти ребенком, и Сьенфуэгос как-то даже спросил у Папепака во время одного из походов в глубину сельвы, не покажется ли неприличным, если он займется любовью с этой девочкой, на что туземец, пожав плечами, ответил со свойственной ему равнодушной невозмутимостью:
— Всё равно кто-нибудь это сделает, и очень скоро.
— Но она же почти совсем ребенок.
— Почти.
Тем не менее, он все еще сомневался, а потому предпочел подождать, изо всех сил притворяясь спящим, во что бы то ни стало решив застать врасплох ночного гостя, повадившегося раскладывать цветы вокруг его гамака.
Кто бы это ни был, он вел себя как летучие мыши-кровососы — те приближались к жертве, лишь когда были в полной уверенности, что она глубоко спит. Так проходили дни, а Сьенфуэгос всё никак не мог застать своего гостя, пока, наконец, не дал себе твердое обещание не смыкать глаз, пока не удовлетворит свое любопытство.
Тянулись бесконечные часы.
На другом берегу реки, где-то вдали, пела удивительная птица.
Божественный голос!
Почему он повторял эту ерунду?
До конца своих дней он будет задавать себе этот вопрос.
Почему?
Божественный голос!
Потом он расслышал какой-то шорох.
К нему приблизилась мерцающая и проворная тень.
Он протянул руку и схватил ее.
Последовал смешок, затем томный вздох, короткая борьба, притворное сопротивление и, наконец, безоговорочная капитуляция, ласки и поцелуи, после чего Сьенфуэгос не перешел к более решительным действиям, а с криком ужаса вывалился из гамака, пораженный внезапным открытием.
— Помилуй меня Боже! Это же мужчина!
Это и в самом деле оказался мужчина — вернее, долговязый парнишка с еще не окрепшим телом; его кожа была юношески-мягкой, но все же отнюдь не девичьей. Едва канарец смог оправиться от шока и отвращения, ощутив под рукой несомненные признаки принадлежности гостя к мужскому полу, он схватил его за длинные прямые волосы, подставив лицо незваного гостя свету ущербной луны, чтобы окончательно убедиться, что перед ним никоим образом не та красивая девушка, которую он ожидал увидеть, а юноша с тонкими чертами лица.
Сначала он бросил гостя на старый сундук, тут же развалившийся на три части, а потом набросился на перепуганного и нерешительного парнишку и стал колотить его и пинать с такой яростью, что мог бы и прикончить.
