Зефирина знала, что вновь должна поставить конкистадору большую свечку. Но ей не пришлось его благодарить. К ее большому облегчению, Кортес, занятый маневрами и делами флотилии, не показывался. Корабли спускались по Гвадалквивиру к Сан-Люкар-де-Баррамеда, маленькому рыбацкому порту в устье реки. Чтобы выйти в открытое море, предстояла еще одна трудная операция: с приливом преодолеть отмель.
По нервной атмосфере, царившей среди команды, Зефирина поняла, как это опасно. В борта корабля с силой били высокие белые пенящиеся волны, казавшиеся непреодолимой преградой. Но лоцман Педро де Кадикс знал свое дело. В своей каюте Зефирине чудилось, что галион прыгает через препятствия, как большой крылатый конь.
Другие суда прошли тем же путем. Оставалось только сожалеть о «Дончелле». Неудачливая каравелла опрокинулась набок. Зефирина надеялась, что моряки спаслись, хотя уверенности в этом не было, ибо большинство из них не умело плавать. Опасаясь, что та же участь могла постигнуть «Сантьяго» двумя неделями раньше, она обратилась к боцману, гиганту по имени Тортоса.
Тот учтиво ответил:
– Нет, сеньора, если бы «Сантьяго» затонул, об этом знали бы в Севилье.
В окружении сторожевых кораблей и королевских галер «Виктория» вышла в открытое море.
Успокоившись, Зефирина позаботилась, как могла, о мадемуазель Плюш, которая умирала и требовала токайского. Молодая женщина дала ей выпить бокал ее любимого напитка. Гро Леон тоже питал к нему слабость.
Оставив в каюте галку, неспособную летать, и дуэнью, неспособную подняться, Зефирина вышла на палубу подышать воздухом океана.
Пикколо играл в кости с Родриго, carpintore[82]. Преданность итальянского оруженосца бесконечно тронула ее. Сможет ли она когда-нибудь отблагодарить своих людей за то, что они для нее сделали? «Мадемуазель Плюш, Пикколо, Ла Дусер… Где сейчас добрый великан? Выполнил ли он поручение?»
Зефирина слушала, как с мерным плеском поднимаются и опускаются огромные весла каторжников. Она думала о Коризанде, которую пришлось оставить, о ее близнеце Луиджи, о своей любви к Фульвио.
– Нам предстоит десять дней пути, курс зюйд-вест до Канарских островов.
Фернан Кортес бесшумно, как хищник, подошел к Зефирине.
– Мы зайдем на остров Гомера, чтобы набрать еще воды, свежего хлеба, вина. А затем будет главное отплытие.
Не обращая внимания на мужской наряд Зефирины, Кортес бесцеремонно взял ее руку и сжал слишком сильно.
– Успокойтесь. Все прошло хорошо. Неужели вы сожалеете, что покинули Испанию, сеньор де Пилар? – усмехнулся Кортес.
Зефирина посмотрела ему прямо в глаза.
– Нет, сеньор, я думаю только о будущем.
С загоревшим на солнце лицом, с висящими в ушах изумрудами, крупными, как карбункулы, с черной завитой бородой Кортес походил на пирата. Он не был лишен привлекательности. А когда смеялся, становился похожим на Фульвио…
Зефирина повернулась, чтобы посмотреть на дельфинов, следовавших за галионом.
– Как будет проходить плавание после Канар? – спросила она.
– Вы действительно ученая женщина, любите разъяснения. Идемте… Да не съем я вас живьем! – с иронией сказал Кортес, увидев, что Зефирина отпрянула.
Обругав себя, она приняла самый неприступный вид, входя в адмиральскую рубку.
Педро де Кадикс и Кристобаль изучали морские карты, вычерченные последним.
Оба, казалось, хорошо понимали друг друга. При помощи стрелки компаса, сделанной из намагниченной стальной проволоки, они рассчитывали маршрут.
– Сеньора!
Зефирину приветствовали как женщину, а не как юного идальго.
Все на судне знали, что на борт поднялась прекрасная дама, одетая мужчиной.
«Они принимают меня за адмиральскую шлюху», – с некоторым раздражением подумала Зефирина.
Успокоенная тем, что они с Кортесом не наедине, Зефирина завела беседу с картографом и лоцманом. Какое-то время говорили только о больших изменениях в технике в конце XV века, позволяющих следовать заданным курсом, следя за установленным углом между намагниченной стрелкой и румбом.
– Быть может, сеньора не знает, что такое румб? – вежливо осведомился Педро де Кадикс.
– Я думаю, что речь идет об угле между двумя из тридцати двух делений компаса! – ответила Зефирина.
– Что я вам говорил? Это не женщина, а математик.
Довольный Кортес потирал руки. Измерение высоты солнца, различие во времени, высота полюса, фазы луны, применение навигационных инструментов, астролябии, квадранта… Заинтересованная Зефирина выслушала все. Он отдавала себе отчет, что самое важное в искусстве навигации – это чутье лоцмана, умение понимать море, короче, талант. Именно поэтому Кортес с таким уважением относился к Педро де Кадиксу.
– Объясните сеньоре, каким путем мы пойдем, дорогой Педро, – сказал Кортес.
– Если все будет хорошо, монсеньор… – уточнил лоцман, – флотилия «Твердой земли»[83], покинув остров Гомера, спустится в область пассатов, чтобы идти под ветром или к Ла Гуайра[84] и Картахене[85] или к Подветренным островам[86]. Мы ошвартуемся на Тринидаде или на Маргерите.
– Нам нужно будет отремонтировать корпуса кораблей и пополнить запасы… Мы останемся там примерно на две недели, – сказал Кортес, отвечая на немой вопрос.
– Наконец, сеньора, мы прибудем в Золотую Кастилию[87], соединяющую королевство Новая Испания[88] с Новой Гренадой[89], чтобы высадиться на перешейке Номбр де Диос[90]…
Зефирина склонилась, чтобы рассмотреть это диковинное место, похожее на пуповину, сжатую двумя еще бесформенными чудищами, в двадцать раз большими, чем надменная Испания.
– Мы пересечем перешеек на мулах, чтобы достичь нового города Панамы… И тогда, сеньора, вы увидите чудо… Южное море[91], – пообещал Кортес.
– Сколько всего времени это займет? – спросила Зефирина.
– Если не будет бури, нападений корсаров, эпидемий, – подчеркнул Кортес, – от Севильи до Номбр де Диос… девяносто дней.
– Что ж! Я весьма вам благодарна, сеньоры, за вашу любезность.
Зефирине хотелось улизнуть.
– Я вас не задерживаю, друзья мои.
Предугадывая стратегическое отступление Зефирины, Кортес поторопился отпустить картографа и лоцмана.
Понимая все с полуслова, те, поклонившись молодой женщине, стремительно ретировались.
– Большая удача, мессир, иметь таких слуг! – сказала Зефирина, чтобы не молчать.
– Удачу завоевывают, мадам, как крепость…
Похожий на большого кота, Фернан Кортес, прищурившись, налил малаги в серебряные позолоченные кубки.
