а продавал уже гораздо дороже.
Ну а если крестьянин все же добирался до ярмарки сам, там его встречали опять-таки кулаки – классическая «рыночная мафия», сговорившаяся о низких закупочных ценах. Есть старая народная песня, сочиненная опять-таки до рождения Ленина:
В Москве кулаки,
В Москве кулаки:
Еще Мохов да Горохов,
Алешка Скобин.
На такой-то да на даче
Мужичок едет на кляче.
Кулаки тут подбегали,
Кулаки в воза совали:
«Что, брат, продаешь?
Что, брат, продаешь?»
Согласитесь, как-то мало похоже на описание деятельности того самого «справного хозяина» в расползающейся от пота рубахе… Точнее говоря, совсем не похоже.
Кроме того, кулаки были деревенскими ростовщиками, ссужавшими деньги под людоедский процент: опять-таки при полном отсутствии выбора. И держали в руках деревенские лавки с трактирами. Короче говоря, не «крепкий хозяин», а паучок в крепкой паутине, у которого «все схвачено, за все заплачено».
В деревне кулака давным-давно припечатали неприглядным прозвищем: мироед («Mip», если кто запамятовал, – деревенская община). Нечто вроде крысы, выедающей изнутри головку сыра. «Крепкий хозяин» – это совсем другое…
В том же XIX веке писавшие о деревне без труда подметили интересное обстоятельство. У кулаков было достаточно денег, чтобы отгрохать себе роскошные хоромы где-нибудь на краю деревни, с большим земельным участком, конюшнями-хлевами и большими огородами. Однако они поступали совершенно иначе: с редкостным постоянством старались втиснуться пусть даже на крохотный участочек, где солидного дома не построишь, – но так, чтобы участочек этот обязательно располагался в самой гуще крестьянских изб, желательно самых бедных.
Кто-нибудь уже догадался, в чем тут дело?
Да они попросту не без серьезных оснований опасались, что односельчане однажды темной ночкой сожгут. Отдельно стоящие хоромы подвергались нешуточному риску. А подпустить «красного петуха» втиснувшемуся меж бедняков «мироеду» означало, как дважды два, спалить и избушки бедняков-односельчан… Кулаки были народом умным и предусмотрительным…
Вот, кстати, ненадолго отвлечемся еще раз – на тему, опять-таки не имеющую отношения к нашему повествованию, но безусловно интересную и мало кому известную.
Сегодня мы понимаем заглавие классического романа Льва Толстого «Война и мир» совершенно иначе, не в том смысле, который в свое время вкладывал автор. До революции, при старой орфографии, слово писалось в двух вариантах: «мир» и «Mip». Первое имело практически то же значение, что мы в него вкладываем сегодня, а вот второе означало «община», «общество». Дореволюционный читатель прекрасно понимал, что у него в руках книга под заглавием «Война и общество». После революции из алфавита убрали несколько «старорежимных» букв, в том числе «i», и получилось то, что получилось. Некоторые из отмененных букв еще до революции были анахронизмом, но исчезновение других, считают некоторые, чуточку обеднило русский язык – как можно видеть на приведенном мной примере…
Вернемся к кулакам. Все, что о них написано выше, касается исключительно России. В Сибири и здесь была своя специфика. Конечно, и в Сибири среди крестьян было разделение на богатеев и тех, что победнее, но это «классовое расслоение», как выражались коммунисты, все же проявлялось не так ярко, на порядок ниже. Были, разумеется, богачи с большими полями и табунами скота, были наемные батраки, но сибирские богатеи не обладали все же таким влиянием, как кулаки в России, а бедняки не отличались столь вопиющей, как в России, бедностью. Все та же специфика: вспомним, что «самодостаточным» хозяином считался тот, кто имел не менее четырех лошадей. В России безлошадный крестьянин все же худо-бедно мог прозябать на своем клочке земли – но в Сибири безлошадник просто-напросто не мог вести хозяйство, потому что вылетел бы в трубу и лишился последнего: слишком часто пришлось бы нанимать у кого-то лошадь для самых разных надобностей (здесь и сибирские расстояния, которые преодолевать пешком крайне несподручно, и заготовка дров, которых требовалось на зиму гораздо больше, чем в России, и многие другие насущные надобности).
Так что в Сибири практически не было спекуляции зерном и почти не было сельского ростовщичества. Дело еще и в том, что крестьянские общины в России и в Сибири отличались друг от друга весьма значительно. Российская занималась главным образом тем, что раз в несколько лет устраивала земельные переделы: по жребию перераспределяла земельные участки. Делалось это для пущей «справедливости», но в реальности лишь вредило; кто станет холить и удобрять землю, вносить какие-то новшества в ее обработку, если прекрасно знает, что через пару-тройку лет он этой земли лишится и совершенно неизвестно, какой участок получит?
Сибирь подобных переделов никогда не знала. Тамошняя община в первую очередь была органом местного самоуправления с довольно широкими полномочиями, заставившими бы российскую общину долго маяться черной завистью. Ну и, наконец, в Сибири зарвавшегося «мироеда» могли жестко покритиковать даже не поджогом, а пулей в спину где-нибудь на лесной тропинке. Тайга – штука суровая. Если человек в ней пропал – то пропал навсегда. Чтобы его отыскать, нужна целая армия…
Словом, сибирское кулачество имело свою специфику и было представлено главным образом трактирщиками. Вот эти и давали деньги в долг, и украдкой скупали у старателей и охотников золотишко и пушнину, а порой промышляли и кое-чем похуже. Изображенный в фильме «Пропавшая экспедиция» трактирщик Ефим Суббота – классический пример, показанный крайне близко к реальности.
Ну а теперь… Когда речь идет о Сибири, просто невозможно не поговорить о золоте.
Многие должны помнить песню из давнего (и классического) американского вестерна «Золото Маккены»:
Золото манит нас,
золото вновь и вновь манит нас…
…и гриф-стервятник нас ждет вдали.
И тот его добычей станет,
в чьем сердце пляшет желтый бес…
Действительно, бесовская штука… Нет другого металла, из-за которого пролилось бы столько крови, совершилось столько преступлений, полетело столько голов и кипело столько страстей. Если вдуматься, самый обычный металл – но что поделать, именно его человечество с начала своей истории выбрало в качестве мерила ценностей. Еще и потому, что золота относительно немного. Будь его столько, сколько меди, а меди так же мало, как золота, мерилом ценностей наверняка стала бы как раз медь.
Начало российской золотодобыче было положено на Урале. Еще в 1488 году царь Иван III заявил кому-то из иностранных послов: «В моей земле руда золотая есть». Увы, царь-батюшка выдал желаемое за действительное: на Руси золота так и не отыскали, хотя приглашали даже иностранных «рудознатцев». Иван Грозный поставил дело уже не по-любительски:
