Абернаси ухмыльнулся. У дверей он сказал:
— Знаете что: будьте осмотрительней. Мышьяк совсем безвкусный, и противоядия от него нет.
Лаймонд, раздраженный, сначала ничего не ответил, потом нехотя обронил:
— Все, что ест маленькая королева, проверяют с того времени, как она покинула Руан.
Смотритель фыркнул:
— На ком проверяют-то? На тетушке?
— На одном из твоих зверей. Будешь очень умничать — заберу у тебя волчицу, — ответил Лаймонд. — В ирландских законах это называется «послать собаке заговоренный кусок». Хотелось бы, чтобы они попробовали подложить куда-нибудь этот мышьяк. Потому что тогда, если нам повезет, дорогой мой, мы с тобой узнаем, кто они таковы.
На обратном пути трое ирландцев прошли через садик, где содержался зверинец шотландской королевы — там смотрители как раз усаживали обезьян в корзины, готовя их к отправке. Мария помогала им — на пальце, правда, уже на другом, по-прежнему виднелась повязка, и пряди рыжих волос прилипли к разгоряченному лицу. Волчица все еще сидела в клетке, и медведь тоже, и дикий кабан, и зайчиха, мать больного зайчонка, на которую был надет узкий, весь покрытый золотом ошейник. Имя зайчихи, Сюзанна, было выложено камнями, необычайно похожими на изумруды. Двадцать две болонки, которые сейчас находились в замке и метались на своих поводках, предчувствуя дальнюю дорогу, тоже, не преминул сообщить Робин Стюарт, носили золотые ошейники. И все же его унылое костлявое лицо смягчилось, когда девочка повернулась к нему, и он охотно отвечал на ее вопросы — настолько, конечно, насколько позволяло острое чувство неловкости. Робин Стюарт не привык общаться с детьми.
— Эй, острый язычок из Лафбрикленда, — окликнул О'Лайам-Роу своего секретаря, — почему ты не сказал мне, что она — жемчужина в бокале чистого меда?
У ее величества королевы Шотландии О'Лайам-Роу не вызвал особого интереса, хотя она заученно улыбнулась ему и подала для поцелуя покрытое пушком, все в цыпках запястье. Зато она немедленно обратилась к Тади Бою:
— Это ты подкидываешь яйца?
Тади Бой сложил руки на своем маленьком, круглом подкладном животике.
— Спрашивай меня, привратник. Я — чародей.
Она закинула голову назад и проговорила гордо:
— Я — не привратник.
— Было бы ужасной дерзостью называть вас так. Я, благородная госпожа, вспомнил старую сказку, которую и вам в один прекрасный день предстоит услышать.
Дженет Синклер и девочки стояли позади и ждали, чем это кончится. Мария легко опустилась на кипу мешковины и скрестила руки.
— Давай рассказывай, — приказала она.
— Да простит меня ваше величество, — вмешался О'Лайам-Роу с торжественным видом, — но сказка эта ужасно длинная, а я слышал, что он расчудесно жонглирует. Лучше, чем маг Ангус Коварное Сердце, который вытаскивал лягушек у себя из ушей.
Через лужайку к ним подошла леди Флеминг, с ней — ее сын и дофин. Малорослый, с землистым лицом, ниже и слабее своей рыжеволосой невесты, Франциск, дофин Франции, подошел к ней и что-то спросил. Она ответила на смеси шотландского с французским и весело затараторила о чем-то еще, а затем властно усадила мальчика рядом с собой. Дженни отошла к няне, а Робин Стюарт, тоже отступив, прислонил свое костлявое тело к невысокой изгороди. Если что-то вышло неладно, он в этом не виноват.
— Жонглируй, — скомандовала Мария.
В две минуты Тади Бой получил все, что ему было надо: несколько апельсинов из обезьянника, ножны дофина, веер. Растрепанные рыжие волосы девочки прикрывала маленькая шляпка с полями, очень изящная, с изогнутым свисающим пером — Тади взял и ее тоже. Потом принялся жонглировать. Он ловил апельсины на расстоянии фута от восхищенных, поднятых к небу детских лиц, ронял шляпку прямо на макушку маленькой королевы, а в следующий момент снова подхватывал ее; веер, ножны, круглые плоды мелькали, как яркие рыбки, на фоне серых туч.
Разрумянившись, Мария визжала от удовольствия. Дофин сидел, ссутулившись, а Дженни, стоявшая позади детей, смеялась и звонко хлопала в пухлые ладошки. О'Лайам-Роу уселся прямо в грязь, скрестив ноги, и блаженная ухмылка не сходила с его лица.
Когда колокол прозвонил к вечерне, они как раз научились делать так, чтобы веер раскрывался, опускаясь, и повторяли этот фокус снова и снова. Руки Тади мелькали прямо над встрепанной головкой Марии — светло-карие глаза и синие были устремлены вверх. Раздался колокольный звон — и Тади Бой выпустил из рук все, что у него было: апельсины попадали детям на головы, веер ударил Дженни Флеминг, а шляпка плавно опустилась на затылок Марии. Разгоряченная, трепещущая от удовольствия, забывшая обо всем на свете, она повисла на руке оллава, не обращая внимания на знаки, которые ей подавала няня.
— Мастер Тади, мастер Тади, загадай мне загадку!
Впервые, подумал Робин Стюарт, преисполненный злорадства, он видит замешательство на лице Тади Боя. Любой может завладеть вниманием ребенка на какой-то момент. А вот чтобы удержать его, нужно нечто большее, чем умение показывать фокусы.
Тади Бой, слегка раскачиваясь, задумчиво глядел на девочку сверху вниз, Мария не выпускала его руки.
— Пора возвращаться домой. Попросите-ка вашу тетушку, пусть она расскажет вам, как три тысячи обезьян Катусайи 39) сбегались, когда звонил колокол, и брали пищу из рук. Какую вам загадать загадку?
Все начинали потихоньку выходить из огороженной части сада. Мария обернулась, поставила на ноги Франциска и снова взяла оллава за руку.
— Любую. Какую-нибудь новую.
Дженни Флеминг подошла к ним и положила руку на плечо Марии. Лицо ее так и светилось озорной насмешкой.
— Не приставай к людям, детка. Ты и так знаешь все загадки на свете.
— Правда ваша, леди, — отвечал Тади Бой-Баллах, — загадки-то она знает, но нет ни одной женщины на свете, будь она хоть трижды королева, чтобы она знала все отгадки. Вот вам загадка про монахов и груши: послушайте-ка и отгадайте. Я подсказывать не буду.
Стюарт такой загадки не слышал тоже.
Три монаха по тропке шли,
Три груши на ветке росли,
Всяк грушу сорвал -
И еще две осталось.
Позже он пытался вытянуть из оллава разгадку, но безуспешно. Стюарта приводило в ярость то, что его опять оставили в стороне. Он с раздражением осознал, что теперь ему придется добавить детей королевского дома к длинному списку своих соперников. Не будь рядом О'Лайам-Роу, Стюарт опять попытался бы поссориться с Баллахом.
Но Тади Бой проявлял необыкновенное терпение, а О'Лайам-Роу молчал всю дорогу до замка, пораженный впервые в жизни ужасающей невинностью детства.
