В заднюю дверь стукнули четыре раза, и в горницу вошёл один из фигнеровских телохранителей.
— От Александра Самойловича? — спросил, подымаясь, Ельчанинов. Но мужик поглядел как-то странно, стянул с головы шапку и сказал:
— Простите меня за-ради Бога, ваше благородие…
Удивиться Ельчанинов не успел: в комнату ворвались четыре жандарма. Дюжие ребята схватили офицера за руки и повалили на пол.
— Заходите, господин полковник! — крикнул в сени капрал.
Явился сияющий Полестель.
— Ну-ка, ну-ка, кто тут у нас? Ба! Знакомое лицо! Поручик Ельчанинов из Особенной канцелярии[64], если я не ошибаюсь? Или уже штабс-капитан? Вот встреча! А не вы ли тот офицер, что оставлен в городе для разведок? Мы давно вас разыскиваем.
Егор Ипполитович повернулся к Ваське и сказал в сердцах:
— Что же ты, иуда? Получил свои тридцать сребреников?
По лицу мужика прошла мучительная судорога.
— Не будьте к нему строги, — благодушно одёрнул штабс-капитана француз. — Ваш человек не хотел приводить нас сюда. Мы действительно предлагали ему деньги: целый мешок ассигнаций. Пусть фальшивых, но бедняга-то этого не знал! И он отказался. Тогда мы… как это у вас называется? Подали ему ума через задние ворота. Васька и здесь молчал! Россия же страна рабов, где всех постоянно секут, начиная с детства. И вы привыкаете к боли. Мы уж и не знали, что нам делать с этим упрямцем дальше. Но вспомнили, что он из Андроновки. Приехали туда, вывели его жену с дочкой и принялись вязать на воротах две петли. И сказали вашему герильясу, что его оставим жить, а их повесим. Сейчас же, на глазах, если он не выдаст офицера. Право не знаю, выполнил бы я свою угрозу, если бы этот смерд опять смолчал… Но, как видите, подействовало: мы здесь.
Ельчанинов опять повернулся к мужику.
— Извини, не знал. Конечно, я тебя прощаю.
Тот молча закусил губу. Полестель указал на него капралу и сказал по-французски:
— Вывести на двор и расстрелять.
В ту же секунду штабс-капитан крикнул Ваське «беги!», а сам бросился на жандармов. Те не ждали нападения и растерялись. Началась свалка. Прибежал с топором голофтеевский кум и успел прикончить капрала прежде, чем его самого зарубили. В суматохе Васька убежал. Избитый и связанный, штабс-капитан сидел на полу. Полестель руководил обыском. С улицы вернулись запыхавшиеся жандармы и доложили, что беглеца поймать не удалось.
— А, чёрт с ним! — махнул рукой граф. — Он своё дело сделал — отдал резидента. Но где, чёрт побери, его бумаги?
Бумаг нигде не было.
— Надо выручать Егора Ипполитовича, — сказа Пётр, выслушав Васькин рассказ.
— Ваше благородие! — взмолился тот. — Пойдёте выручать, возьмите меня с собой!
— Какое я тебе благородие! — в очередной раз осерчал Ахлестышев. — Я беглый каторжник. А взять тебя всё одно не получится.
— Это почему?
— Жандармы твоё лицо запомнили. Дождись темноты и уходи из города. Семейство с собой захвати.
— Всё равно, — упрямо сказал мужик, — найдите мне какое применение! Самое опасное штоб! Я господина штабс-капитана предал, а он в моё положение вошёл! Полковник ихний, как я теперь соображаю, велел меня кончить. По-хранцузски. Я-то не понял, а их благородие понял. И драться за меня, за иуду, бросился! Беги, говорит, а сам в свалку. За меня, который к нему жандармов привёл… Ах я, назём![65] Негодь, холщёвая душа! Я этого так не оставлю. Семейство вот токмо спрячу и вернусь. Без меня не выручайте, дайте долг вернуть!
— Ладно, Васька, — ответил ему Отчаянов. — Без тебя не начнём. Уговорил. Мало нас. Поэтому и ты спонадобишься, не бойся. Чеши в Андроновку. Мы пока подумаем, как его благородие вызволять.
— Не известно даже, куда его засадили, — подал голос Саша-Батырь. — Вернее всего, в Кремль.
— Полестель любит хвастать; может, и проболтается нынче вечером, — заметил Ахлестышев. — Чёрт! Как не вовремя! У меня такие сведения на руках!
— Кстати о сведениях, ваше благородие, — встал и вытянулся перед каторжником унтер-офицер. — Осмелюсь доложить. Срочно пишите донесение. Васька вернётся — пошлём курьером.
Эти «ваше благородие» и «вы» ясно показывали всем, что разведывательная часть теперь перешла в ведение Ахлестышева.
— Да, я сейчас же запишу, — согласно кинул Пётр. — Надо выяснить, кто такая баронесса фон Цастров. Где она собирается перейти за аванпосты, когда, с каким прикрытием. Это очень важно!
— Баронески этой, может, и в Москве уж нет, — пробурчал Саша-Батырь. — Ушла давно!
— Если и ушла, то сыщут, — уверенно сказал Отчаянов. — Много ли баб сквозь посты проходят? Главное — вовремя сообщить.
Ночью «отчаянные» попытались напасть на квартиру генерала Ларибуасьера, командующего артиллерией Великой армии. Стоянка его была обнаружена случайно. Генеральский повар купил у Голофтеева белужий балык и заплатил золотом. Степанида на этот раз довольствовалась грудинкой и от балыка отказалась… Ликвидировав товар, купец пошёл за щедрым покупателем. Тот привёл его в особняк в Малом Могильцевом переулке, хорошо охранявшийся. Голофтеев покрутился вокруг, зашёл на двор — и встретил там знакомого обывателя. Оказалось, тот служит в интересном доме дворником. Обыватель и сообщил, кто именно поселился в особняке. Человек этот был хорошо знаком Голофтееву, как регент храма Священномученика Власия: трезвый, честный, богобоязненный. И купец ему открылся. Сказал: помоги нам попасть в дом, мы тому генералу кишки на голову намотаем… Мещанин сразу согласился.
Ничего путного из их рейда не вышло. Генерал оказался осторожным. Кроме десяти человек охраны в доме жили ещё ординарцы, камердинеры и полдюжины артиллерийских офицеров. Орех был партизанам не по зубам. Как выразился Батырь: хотели триста, а взяли свиста… Прогулявшись туда-обратно впустую, они уже в Скатёрном налетели на трёх французов. Это оказались тиральеры[66] Молодой гвардии: лейтенант и двое рядовых. Зря ребята разгуливали по ночной Москве… Лейтенанта ударом кулака сбил Батырь, а солдат быстро закололи. Вардалак уже занёс над офицером тесак, но Отчаянов перехватил его руку.
— Одёжу береги.
И Батырь задушил лейтенанта. Когда партизаны потащили трупы в ближайший подвал, Пётр споткнулся обо что-то в темноте. Оказалось, в подвале уже лежал убитый кем-то француз.
— Сколько их по всей Москве распихано?
— Да, разошёлся русский человек, — вздохнул егерь. — Теперь держись!
В итоге у Ахлестышева оказался полный офицерский мундир.
Утром выяснилось, куда поместили Ельчанинова. Это рассказал, бахвалясь, граф Полестель. В Кремле две гауптвахты: Сенатская у Никольской башни и главная, что около Спасской. Но русские арестанты сидят в Оружейной палате. Это здание, только что построенное и до конца ещё не отделанное, предназначалось для музея. Экспонаты старой Оружейной палаты уже несколько лет лежали в ящиках. Так их и увезли в Вологду с приближением французов. Теперь в палате содержали подозреваемых в поджогах. В отдельную комнату в дальнем конце поместили штабс-капитана.
