Пасар держался позади вместе с носителями опахал. Хранителем гардероба и двумя командирами из царской свиты. Около двадцати человек присутствовало во время встречи супругов после длительной разлуки. Было заметно, что они волновались.
С блеском в глазах царь объяснял, что во время последней поездки они спустились до Бусириса, чтобы торжественно открыть новый храм Осириса и Исис. Она не сомневалась, что у статуи Осириса были его черты, и размышляла над тем, зачем она явилась в Мемфис с такой поспешностью.
— Почему же твоя мебель стоит в большом зале? — спросил он удивленно. — Она тебе не нравится?
— Она очень красивая. Но мне нужно пространство, чтобы я могла передвигаться.
— Она была изготовлена по моему указанию в мастерских благодаря податям, которые мне выслал Гуя.
«И, разумеется, также благодаря мешкам золотого песка, отправленных наместником», — подумала она.
— А статуи? — спросил он печально.
— Они великолепные, но подумай, ведь я не смогу жить с бесконечным числом портретов моего супруга, которые расставлены через каждые десять шагов. Я оставила скульптуру, которая изображает тебя стоящим в лодке.
Его лицо снова превратилось в бесстрастную маску. Без сомнения, он был оскорблен.
— Я подарю их храмам, — заявил он.
Он приказал организовать ужин в зале цокольного этажа; следовательно, это была торжественная церемония с множеством слуг. Она сказала, что предпочла бы интимный ужин на верхнем этаже вместе с Пасаром и царевнами и с минимальным количеством слуг. Упоминание о царевнах, казалось, не вызвало у Тутанхамона особенного интереса.
Когда он их увидел, то все же любезно поприветствовал, обнял и попросил рассказать новости, не слушая их ответов. Затем он сел, и все остальные последовали его примеру.
Он сразу же принялся описывать храм Пта, который велел восстановить, и установленные там статуи, затем перешел к описанию церемоний и праздников, которые были устроены по этому случаю. В какой-то момент он заметил, что Анкесенамон больше не слушает его монолог.
— Ты меня слушаешь? — спросил он.
— Время от времени, — сказала она сухо. — Ты — царь. Царство — это не только храмы и статуи.
Он казался удивленным.
— Религия — основа царской власти, без которой не было бы царства. Царь — хранитель божественной власти, разве ты этого не знаешь? Он — воплощение бога на земле.
Она была поражена.
— Но у нас есть территории, которые надо контролировать.
— Для этого есть командующий, пусть он этим и занимается. Моя миссия состоит в том, чтобы придать власти в царстве сияние моего божественного отца. Я восстановил мир в душах жителей Двух Земель.
И он снова начал говорить о тех делах, которые его любимый брат Сменхкара не успел завершить.
— Впрочем, надо отнестись к нему с тем почтением, которого заслуживает его земная оболочка.
Интересно, какого еще почтения заслуживал этот так мало правивший царь? Или это было сказано в адрес его отравителя?
Царевны были ошеломлены услышанным. Пасар не произнес ни слова. Тутанхамон прервал молчание, спросив:
— А вы двое, вы еще не сделали ребенка?
Куски мяса во рту показались Анкесенамон и Пасару свинцовыми. Оба недоверчиво посмотрели на Тутанхамона. Впрочем, он улыбался и сказал это явно без какого-то тайного умысла.
— Я уже сделал двоих, — сообщил он.
Анкесенамон сглотнула.
— Две мои наложницы это подтвердили. Они забеременели от меня. Дети от божественного семени родятся через семь месяцев. Матрона гарема мне это сообщила.
Он посмотрел на Пасара с благосклонностью, то ли напускной, то ли искренней, никто не мог этого сказать. Три царевны не могли выговорить ни слова.
Анкесенамон сдержанно сказала:
— Я желаю им счастливого рождения, долгой жизни и процветания.
Время милосердно — ужин подошел к концу. Царь встал и отправился в свои покои. Войдя в свою комнату, Анкесенамон повернулась к Пасару, шедшему за ней.
— Но он потерял разум! Воистину, божественное семя!
29
НИКТО НЕ ВЛАСТЕН ПОМЕШАТЬ ПРИХОДУ НОЧИ
Минуло несколько недель. И как это случается чаще всего, обычная череда дней и ночей побудила некоторые умы заключить, что если они в один из дней находятся в состоянии бодрствования, значит и на следующий день они будут в том же состоянии. Возможно, они будут даже лучше себя чувствовать. Но в любом случае, все, что им уже довелось испытать, могло бы научить их не подвергать снова свою жизнь опасности.
Во всем царстве старались пореже вспоминать поговорку, утверждающую, что плод созревает месяц, а портится за три дня.
По-видимому, мало что менялось в мире, разве что некоторые детали.
Так же было этим утром. Присутствие во дворце Шабаки говорило каждому, что регент возвратился в Фивы. Правда, этого не знал Первый советник Тхуту. Он уехал на другой берег вместе со своим старшим сыном шестнадцати лет, секретарем и одним из лучших погребальных зодчих столицы, дабы сделать то, что любой разумный человек должен был сделать, достигнув зрелого возраста: выбрать место для погребения, которое его устраивает. Это должен быть довольно большой кусок земли, чтобы семья могла там встретиться ради вечной жизни. Когда выбор был сделан, готовилось место и по совету писцов делались соответствующие надписи и другое оформление, что обычно длилось месяцами.
Тхуту не позволил себе там опечалиться; и он, и его отец, и отец его отца поступали в этом случае так же, как и все мужчины, которых он знал. Последние месяцы службы на такой должности раскрыли ему перспективу его существования, подобно тому, как с высоты храма под ослепительным солнцем открывается обширный вид. В течение шести лет он служил уже при третьем царе. Он отдавал делу все свое умение и силы, и теперь он видел, как уничтожается плод его тяжких трудов.
Он знал, что мог заблуждаться, стремясь к власти, поэтому старался умерить свои амбиции. И теперь он видел, что на открывшемся взгляду горизонте стали удлиняться тени. Никогда никто не властен помешать приходу ночи.
Рано или поздно в череде бесконечных битв за власть он станет жертвой или павшим. Он опасался не смерти, но яда: только звери-вредители могут быть отравленными. Он был слишком гордым человеком, чтобы закончить свою жизнь как крыса или пасть как предатель.
Именно это он объяснял своему сыну:
— Все то, что я сделал для Эхнатона, оказалось напрасным. Его имя предано позору, воспоминания о нем уничтожены, поклонение Атону запрещено, и город, который он построил, все больше и больше приходит в упадок. Все свои надежды я возлагал на Сменхкару. Его правление было слишком коротким, чтобы можно было что-то изменить.
