— Так чего же вы хотите именно от меня, господин доктор? — спросила я, задрав подбородок и выделив слово «именно».
— Я вторично прошу извинения, что заговорил о таком предмете, — смиренно сказал он. Нарочитая умеренность голоса и манера держать ладони обращенными друг к дружке не соответствовали одежде и длинным волосам. — Но для вас, скорее всего, не осталось тайной, кому принадлежал прежде вот этот дом и кто отказал его вашему супругу.
— Его друг и бывший учитель, которого некоторые называли колдуном и нигромантом, а иные обманщиком и шарлатаном?
— Точный ответ, госпожа моя, совершенно точный ответ. Добавлю только, что и сам он во всеуслышание называл себя братом нечистого и повелителем демонов.
— Это поистине страшно и омерзительно! И что, он был осужден?
— Несомненно осужден Господним судом, а что до земного, скажу вам, что мы неоднократно пытались заключить его в тюрьму и начать процесс, но он всякий раз ускользал.
— Так вы собираетесь судить его теперь, после смерти?
— Это было бы только осуществлением справедливости Господней. Затем я и осмелился беспокоить вас, что нам нужна ваша помощь, помощь доброй христианки.
— Какого рода помощь? — Меж тем я быстро соображала, о чем он говорит. Что они могут сделать мертвому? Сжечь на площади чучело колдуна? Конфисковать имущество!.. Даже и в том случае, если оно завещано и передано по наследству? Этот дом… — Ведь я ни разу не видала того, о ком вы говорите. Я прибыла в ваш город после его смерти.
— Ужасной гибели, госпожа моя! — Он перекрестился, я также. — Вот видите ли, чтобы вынести приговор, нам нужны доказательства, весомые и зримые…
— Доказательства? — Я не смогла скрыть удивления. — Но разве у вас их нет?!
— Не то чтобы нет, конечно же есть, но… видите ли, для вынесения приговора нужно нечто, способное… — Он встряхнул гривой, как бы в затруднении.
Бред сивой кобылы. Некто во всеуслышание именует себя чернокнижником и подписывает так свои письма, хвастает направо и налево, берет деньги у дворян и князей в уплату за колдовство, вся Германия поет песенки о его чародейских подвигах, и теперь мне говорят, что им недостает доказательств! Будто бы я не слыхала, как попадают к ним на дыбу за слово, не в пору сказанное, или за волдырь, вскочивший у соседки на носу!
— …Наконец, мы не можем уподобиться папистам. Наш суд — правый суд, и никто не должен усомниться в его правоте.
— Смею верить, никто не усомнится. Но я повторю мой вопрос: какой помощи вы желали бы от меня?
— Позволения осмотреть этот дом.
Дура, дура, могла бы догадаться! Но удивление и замешательство мое было настолько явным, что господин Хауф заговорил снова.
— Моя дорогая госпожа, вы не должны понимать меня превратно. Но посудите сами, зло должно быть искоренено мастерами в этом деле, и чем скорее, тем лучше. Кто знает, какие мерзости он готовил тут втайне от всех; вам ли, молодой женщине, разобраться в его книгах и снадобьях, которые ведь все еще тут, в этих стенах, не правда ли?.. В то же время ваш супруг, и о том знает весь город, был крайне к нему привязан и посему может воспрепятствовать следствию, лишь бы чернокнижник избежал бесчестия. Но вам-то, моя дорогая, тот негодяй никем не приходится, и вы бы могли, приняв разумное решение, избавить супруга от нужды ввязываться в эту историю, навсегда пресечь все кривотолки, связанные с его честным именем…
— Вы хотите осмотреть мой дом? — спросила я его. — Быть может, также и меня самое — нет ли на мне дьявольских знаков и не чересчур ли белы у меня колени? Скажите сразу, господин доктор, что еще вам угодно?
— О, простите, дорогая госпожа! Я ни в коей мере не хочу сказать, что вы можете быть в чем-то повинны — вы, незнакомая с проклятым чародеем. Но именно поэтому я уповаю на вашу помощь. Будучи верной дочерью церкви, вы не имеете причин отказать мне, равным образом и я не имею причин подозревать вас.
Яснее некуда: мой отказ будет уликой вины, а согласие очистит от подозрений. Сколько я ни думала в последние месяцы о том, как это случится, а на деле не успела даже толком испугаться. Поджилки затряслись, да где-то внутри, в груди словно задрожала толстая струна, но голова была ясная, и чувствовала я только холодную ярость.
Положим, я дам согласие. Ты с твоими присными осмотришь дом и, уж конечно, что-нибудь да найдешь. Не Рейхлина, так других евреев, не евреев, так арабов, не магию, так хулу на веру. Снимет ли это подозрения с меня и мужа? Навряд ли, особенно если найдешь подозрительное в записях, сделанных рукой Кристофа. Ты востришь зубы на этот дом и сундуки с золотом, о которых говорит молва. У колдунов нет наследников: клады Фауста пойдут куда положено по закону, и тебе достанется малая доля, а мы будем рады-радехоньки, если останемся живыми и свободными. Так ты придумал, но так ли оно выйдет?..
— Вот видите, мой господин, какую задачу вы мне задали, — сказала я с кроткой улыбкой. — Вы призываете меня исполнить мой долг и в то же время даете понять, что мой муж на это не согласился бы и что мое решение его огорчит. Как это связать со словами Священного Писания?
— Очень просто, госпожа моя. Сказано: «Жена да убоится мужа», но сказано и другое: «Враги человеку домашние его». Повиноваться мужу следует лишь там, где это равняется повиновению Господу, в иных же случаях допустимо и даже необходимо поступать не по его воле, для его же блага. Я сам не поколебался бы, спроси меня Господь: готов ли я для вящей славы Его осудить собственного брата? Разве ответ не очевиден?
— Ваши слова темны для меня, господин доктор. Вы толкуете Писание как ученый человек, я же всего только женщина. Но я скажу вам вот что. Я не отдала бы своей руки злому человеку. Если бы в этом доме было что-то богопротивное и опасное, господин Вагнер не жил бы здесь и не поселил бы здесь меня. Я не соглашусь на ваше предложение, покуда не увижусь с моим супругом и не спрошу его мнения.
— Мне жаль, что вы так упрямы и невнимательны к моим аргументам, — проговорил господин Хауф, встав с кресла и не глядя на меня, и я тотчас принялась перебирать в уме собственные слова, ища, какую ошибку допустила. — Ибо я говорил с вами только для вашего блага. Не думаете же вы, что Господь нуждается в наших ничтожных усилиях — это мы, напротив, нуждаемся в нем. Я давно знаю господина Вагнера, мы были с ним коллеги и друзья, и не могу выразить, как меня опечалили некоторые прискорбные перемены… Впрочем, блудному сыну до поры до времени не поздно вернуться. Всего вам наилучшего, госпожа моя. Если вдруг передумаете, не сочтите за труд разыскать меня.
