одну из стен вделаны цепи с железными браслетами на концах. Кандалы для рук и для ног… Конечно, о нравах и обычаях парижского дна я наслышан (всё-таки уже больше полугода живу в столице), однако ни в одном из рассказов тюремная камера не фигурировала. Да, воры, грабители, мошенники, убийцы и дальше в том же духе. Но зачем лихим людям подземная тюрьма, снабжённая кандалами и чем-то напоминающая пыточную?
Пока я размышляю на эту тему, Убогий, поставив свечу на табуретку, берёт лежащий в углу молоток и горсть болтов. Сначала он быстро и явно привычно заклёпывает на мне ножные кандалы. Подмывает пнуть его ногой в челюсть, но что толку? Подсобники Зыха держат крепко, да и сам человек-сова с перевязанной головой рядом. Шансов справиться со всеми разом нет… Затем так же ловко Убогий заковывает руки. И всё. Я беспомощен. Образцово безнадёжная ситуация. Лучше бы прикончили в особняке, хоть место приличное…
— Готово, — хрипло говорит Убогий, поворачиваясь к Зыху. — Старичок своё дело знает. Он ваш, мсье. Можете резать на кусочки.
— Посмотрим, — скупо откликается Зых. Делает повелительный жест: — Все уйдите.
Остаёмся вдвоём. Заложив руку за борт сюртука характерным наполеоновским жестом (ещё треуголку бы), Зых склоняет голову набок и немигающе изучает меня. Мне не остаётся ничего другого, как изучать его. Некоторое время играем в молчанку.
— Для кого пан шпионит? — задаёт наконец Зых естественный и потому неизбежный вопрос.
— Это не важно, — отвечаю, стараясь говорить как можно спокойнее.
И получаю сильный удар в лицо… Какой неудачный день — сплошные побои.
— Так для кого? — мирно спрашивает Зых, дождавшись, пока я выплюну кровь с разбитых губ.
Щадя лицо, вынужден поддержать диалог.
— Назвать людей, на которых работаю, я могу, — произношу медленно. — Но лучше тебе их не знать.
— Заинтриговал… Это почему?
— Потому что, если я их назову, ты меня отсюда на руках вынесешь, лишь бы тех людей не разозлить.
— Да что ты? — удивляется Зых.
И, чтобы подчеркнуть удивление, сильно бьёт кулаком в живот. С улыбкой наблюдает, как я, повиснув на цепях, пытаюсь отдышаться. Со всего размаха добавляет ещё. Из рассказа Каминского я знал, что Зых — ненормальный садист, а теперь получаю сомнительное удовольствие удостовериться в этом лично.
— Пока ты меня бьёшь, разговора не будет, — говорю, наконец, твёрдо. Хотя и не очень внятно.
— Я тебя не бью, — возражает Зых. — Это так, баловство. Молись, чтобы я тебя не отдал Убогому. Главный изверг в Сите, — его тут все боятся. Вот с ним, если доведётся, с ума сойдёшь от боли, визжать будешь, как свинья. А я посмотрю, послушаю…
— Ну, повеселись напоследок, — говорю равнодушно. — Но только потом не говори, что я тебя не предупреждал.
Зых хватает меня за грудки.
— Предупреждал? О чём?
— О том самом! — кричу ему в лицо. — Хочешь знать, на кого я работаю? Одно имя, так и быть, назову…
Оглянувшись, словно кто-то может нас подслушивать, заканчиваю негромко:
— Министр внутренних дел Французского королевства мсье Адольф Тьер. Знаешь такого?
С моей стороны козырять именем министра — жест отчаяния. Но формально всё сказанное соответствует действительности. С французами я работаю — это раз. И расписку покойный Гилмор написал с моей подачи именно о сотрудничестве с французским министерством внутренних дел, о чём Зыху, скорее всего, сообщил, — это два. В общем, есть о чём подумать…
Кто такой Тьер, Зых знает. Все живущие во Франции его знают. Рискну даже предположить, что ссориться с могущественным министром Зыху нужно в последнюю очередь. В этом смысле убивать человека, работающего на министерство, себе дороже. Но было бы наивно ожидать, что Зых с ходу поверит мне на слово.
— С таким же успехом ты можешь сказать, что работаешь на господа бога, — рычит он после короткого замешательства.
— На господа бога работает папа римский, — уточняю я. — А я человек маленький. С меня и французской полиции достаточно.
Зых задумчиво смотрит на меня.
— Так ты француз?
— Ну нет! Я природный шляхтич! — заявляю гордо, выпрямившись во весь рост.
— Тогда почему ты, поляк, работаешь на французов? Лягушатникам продался?
Развожу руками, насколько позволяют кандалы.
— Так получилось… Угрожали выслать из страны, завербовали… Им нужен свой человек в Комитете.
— За каким чёртом? — спрашивает человек-сова, хотя ответ ему прекрасно известен.
— Хотят знать, чем мы занимаемся, — объясняю доходчиво. — Для них эмиграция как бельмо на глазу, сам знаешь. Из-за неё разладились отношения с Россией. А попробуй тронь поляков — собственная оппозиция сожрёт и не подавится. Но и терпеть нас правительство больше не хочет.
— Ну, предположим… И что французы намерены предпринять?
— Как только стало известно о подготовке на их территории нашего нового восстания, власти окончательно рассвирепели. Тем более что здесь замешаны англичане, а это уж ни в какие ворота не лезет. Мне поручили выяснить все подробности плана Заливского…
Останавливаюсь, облизываю разбитые губы.
— Ну, чего замолчал? Рассказывай дальше.
— Мне бы воды, — бормочу, подпустив жалобную нотку. — В горле пересохло, говорить трудно.
Чертыхнувшись, Зых лезет во внутренний карман сюртука и достаёт плоскую фляжку. Судя по запаху, с коньяком. Суёт мне в закованную руку.
— На вот, глотни, — говорит брюзгливо. — Дожил, называется, французского шпиона собственным коньяком пою… Смотри, всё не вылакай!
Коньяк обжигает рот и желудок, однако мне становится легче. Вернув фляжку, продолжаю:
— Кое-что о плане я выяснил, но далеко не всё. Ни Лелевель, ни ты о подробностях не распространялись. Поэтому французы приказали любой ценой достать документы, где план Заливского расписан детально. А тут Агнешка упомянула, что сделала дубликаты твоих ключей. Ну, я и позарился…
— А зачем французам план наших действий? Он же не против них — против русских. Любопытство заело?
— Понятия не имею. Мне поручали, я исполнял. А что к чему — передо мной не отчитывались. Но, думаю, любопытство тут ни при чём. Скорее французы хотят помириться с императором Николаем, а для этого нужно передать ему ваш план. Мол, мы тебе помогли, предупредили… Это же козырь.
— Помириться, говоришь…
— Да, помириться. Боятся они русских. Ну и, конечно, хотят вставить фитиля англичанам. Уж очень те обнаглели. Ведут себя во Франции как дома.
Всё, что я говорю, вполне логично. Можно верить, а можно и не верить. Но, во всяком случае, зерно сомнения в него я заронил, и в этом — мой единственный шанс уцелеть. Убить французского агента во Франции же… нет, такого поляку не простят. В принципе. Соображение простое и Зыху вполне доступное.
Убрав свечу на пол, Зых садится на табуретку и с болезненной
