Каминского.
— Да, франков тридцать.
— И у меня двадцать. Итого пятьдесят. Должно хватить.
— Хватить на что?
Выяснилось, что Жак неплохо знаком с мамашей Боннет, которая держала в Сите бордель. Туда и предложил отвезти.
— Ты спятил? — изумлённо спросил Каминский. — Хочешь её в шлюхи определить?
Жак сделал отрицательный жест:
— Не хочу. Хотя, по справедливости, оно бы и неплохо. И тогда не мы бы мамаше Боннет платили, а она нам… А так, отвезём на неделю-полторы, мамаша за ней и присмотрит. За деньги, само собой. Считай, в пансионат определим.
— А если сбежит?
— От мамаши Боннет? Держи карман шире. У неё там строго, не забалу́ешь. И люди есть на жалованье, так что заведение охраняют будь здоров. Сдадим… а потом будем думать, как командира вытаскивать.
На том и согласились.
Выпустив Агнешку из чулана, велели ей быстро собрать необходимые вещи. «Я ехать никуда не хочу», — несмело запротестовала девушка. Жак слегка взял её за горло. «А тебя кто-нибудь спрашивает?» — поинтересовался мрачно. На улице, впихнув Агнешку в карету к Каминскому, сам залез на козлы к Оливье — показывать дорогу. В закоулках Сите, где с трудом проезжал экипаж, ориентировались исключительно уроженцы острова. Для всех прочих дно Парижа было местом тёмным, жутким, неведомым.
В Сите въехали по Новому мосту и углубились в лабиринт грязных узких улочек.
Заведение мамаши Боннет занимало два нижних этажа в четырёхэтажном доме на улице св. Варфоломея. Соскочив с козел и нырнув в глубокий арочный подъезд, Жак о чём-то пошептался с двумя дюжими охранниками. Один из них ушёл внутрь, а вернувшись, махнул рукой: проходите, мол.
Внутри, по контрасту с обшарпанным фасадом дома, было довольно чисто и прилично. В просторной комнате, — вероятно, гостиной, — стояли пара диванов и несколько кресел. На полу лежал вытертый ковёр. Один из углов украшала большая китайская ваза, в другом устроились напольные часы, как раз пробившие шесть, когда Каминский с Жаком и Агнешкой переступили порог борделя. Из-за раннего часа гостиная была пуста.
— Куда мы приехали? — робко спросила Агнешка, оглядываясь. — Это местный отель, что ли?
Мужчины переглянулись.
— Почти, — проворчал Жак. — Заведение для заблудших девиц.
Кутаясь в цветастый халат и позёвывая, в гостиную вышла мамаша Боннет — высокая, тучная, немолодая. На оплывшем некрасивом лице поблёскивали маленькие живые глаза с цепким взглядом.
— Чтоб мне провалиться! — воскликнула она вместо приветствия. — Да неужто Жак собственной персоной?
— Он самый, мамаша, он самый.
— А мне говорили, что на днях тебя вместе с Кривым и Простофилей замели сыщики. Ну, когда облава была.
Жак сделал отрицательный жест.
— Бог миловал, — не догнали.
— Ну, и славно… А ты чего пожаловал ни свет ни заря? К тому же на карете, — разбогател, что ли?
— Ну, ты скажешь, — разбогател… Мы по делу, мамаша.
— Если девица нужна, то помочь не могу. Все заняты, все с клиентами по комнатам. — Хозяйка мельком глянула на бледную, проглотившую язык Агнешку. Хохотнула. — Хотя, я вижу, вы с другом и так при женщине.
— Да мы, в общем, как раз насчёт неё и пришли, — подал голос Каминский.
— Да? Ну, коли так, рассказывайте.
Хозяйка жестом показала гостям на диван. Сама пристроила тучное тело в объёмное кресло напротив.
— Надо бы нам, мамаша, эту девушку к тебе определить, — вкрадчиво сказал Жак. — Ненадолго, на неделю-полторы. Может, и раньше заберём.
— Определить? — переспросила хозяйка. — А что она будет у меня делать?
— Да ничего особенного. Жить. Есть, пить, смотреть в окно и ждать, когда мы за ней приедем. И всё. Только вот из дома её не выпускай. Чтобы ни ногой, ладно? Само собой, мы заплатим.
Мамаша Боннет с интересом оглядела яркую ладную девушку.
— Такую красавицу грех не приютить, — проворчала, щурясь. — По мне, пусть хоть работать остаётся.
И засмеялась над собственной незатейливой шуткой. Агнешка вне себя вскочила на ноги, но тут же села обратно — не без помощи Жака.
— Сиди и молчи! — цыкнул тот, грозя кулаком.
— С норовом кобылка? Это хорошо. На такую любители найдутся, — хладнокровно сказала хозяйка.
— Нет-нет, мадам, — запротестовал Каминский. — Речь только о краткосрочном пансионе. Это можно устроить?
— Отчего же нет? Комнатка есть, и кормить-поить буду, как своих девиц.
— И приглядеть бы, — напомнил Жак.
— Пригляжу, не беспокойся. Будет взаперти сидеть.
Агнешка снова разрыдалась. Каминский, которому девичьи слёзы уже осточертели, поморщился.
— А что это у нас глаза на мокром месте? — сладко удивилась мамаша. — Никто тебя здесь не обидит. Само собой, если будешь себя хорошо вести. — В голосе вдруг громыхнул металл. — Ну, конечно, если будешь вести себя плохо и не слушаться…
Фразу она не закончила, но и так было ясно, что непослушание закончится плачевно.
— Сколько мы вам будем должны? — спросил Каминский.
Хозяйка зашевелила губами — считала про себя.
— Ну, чтобы не продешевить, за полторы недели давайте сорок франков, — решила наконец. — Если заберёте раньше, часть верну.
— По рукам, — заключил Жак.
Пока Каминский отсчитывал деньги, мамаша Боннет, с трудом поднявшись, пошла за служанкой. На Агнешку, забившуюся в угол дивана, было жалко смотреть.
— Я что, взаправду здесь должна остаться? — обречённо пробормотала она.
Жак осклабился.
— А чем плохо? Тепло, светло, приличное женское общество. Или ты предпочитаешь мужское? При желании и оно будет…
— Поскучаешь, ничего с тобой не случится, — сухо сказал Каминский. — И моли бога, чтобы наш друг уцелел. Иначе тут оставим.
Служанка мамаши Боннет до смешного напоминала хозяйку ростом, грузной статью и некрасивыми чертами лица. Неодобрительно посмотрев на Агнешку, взяла за руку, словно маленькую, и повела на второй этаж. Девушка оглядывалась и жалобно смотрела на Каминского с Жаком. Хотя вроде бы уже смирилась…
— Что теперь? — спросил Жак, выйдя на улицу.
Каминский глубоко вздохнул и посмотрел на светлеющее небо. Хмурый февральский день просыпался и в честь своего пробуждения щедро сеял на дорогу и дома снежинки, — неуместно белые в этих грязных неприветливых закоулках Парижа.
— Оливье, ты там как? — спросил кучера.
— Нормально, пан Войцех, — откликнулся тот с козел. — Перекусить не мешало бы, но можно и потерпеть.
— Придётся потерпеть, уж не обессудь. Дело срочное.
Обернувшись к Жаку, сказал решительно:
— Поехали к твоему Убогому. Он же в Сите, где-то неподалёку? Будем командира вытаскивать.
Как только до Жака дошёл смысл сказанного, он решительно замотал нечёсаной головой, — чуть кепка не слетела.
— Не-ет, — протянул он. — Я на такое дело не подписываюсь.
— Это почему? У него охрана? Вдвоём не справимся?
— Нет у него никакой охраны. Он сам себе охрана.
— Тогда в чём дело?
— Это же дьявол!.. Здесь все его боятся. Силища лошадиная и зверь зверем. А ещё сумасшедший. Ему
