— Мы пойдём в Тбилиси, я обещала царю Давиду, что стану защищать его сына.
Такая строптивость мне не понравилась, и я одёрнул Нино: — Ты должна слушать своего мужа.
Нино покраснела и опустила глаза, правда, огонь, мелькнувший в них, говорил о том, что она вряд ли смирилась.
— Я слушаю тебя, мой кмари[59], — сказала она и присела возле меня, взяв меня за руку. Такая её позиция мешала мне соображать, и я спросил у Жана и Гоча:
— Что вы думаете делать дальше?
— Служить в охране царя – дело для джигита, — сказал Гоча.
— Я последую за вами куда угодно, — сказал Жан, оставив за мной право выбора.
— Хорошо, пусть будет по вашему, — слукавил я, — послужим царю Вахтангу.
Мы покинули деревню, которая называлась Метехи, и отправились в сторону Каспи.
— Ты не забыла, что мы должна охранять реликвию? — тихо сказал я Нино, когда мы немного отстали от Жана и Гоча.
— Это не помешает нам послужить Сакартвело, — почти серьёзно сказала Нино, и её гордый профиль говорил о том, что слова её искренние.
Идти нам пришлось долго, миновали Каспи, потом Мцхети, где Арагви вливается в Мтквари, и только тогда пришли в Тбилиси. Нино непременно хотела поговорить с царём и передать ему от отца, царя Давида, письмо, о котором мы даже не знали. Её не хотели принимать, а письмо предлагали передать через атабага царя, Хутлубугу, но Нино упёрлась и сообщила, что передаст его только в руки царю. Наконец, на второй день, ей разрешили явиться перед обедом.
Царь Вахтанг, сорокалетний мужчина, сидел в деревянном резном кресле за большим столом. По правую руку от него с недовольным лицом расположился, как мы потом узнали, атабаг царя, Хутлубугу. Слева от него сидела царица, а рядом с ней троюродный племянник Вахтанга, Давид.
В лице Ольджат, жены Вахтанга, только глаза, слегка раскосые, выдавали её происхождение от чингизидов, в остальном, в том числе и греческий профиль, достался от её матери Марии Пелеолог. Она со скучающим видом слушала мой рассказ и только тогда оживилась, когда я стал рассказывать о посещении Константинополя. Ольджат поинтересовалась, как здоровье дяди Андроника и я рассказал ей о посещении нашей сестры, Марии-Агнесы-Катрин де Морель, царя и царицы Восточной Римской империи. Ольджат, слушая меня, смотрела на Нино, предполагая, что она и есть сестра Мария, но я с улыбкой объяснил, что это моя жена Нино Читаури. Ольджат потребовала рассказать всё подробно и я, как мог, описал наше путешествие, не посвящая царицу в то, что мы охраняем Рубин Милосердия. Она спросила, почему сестра Мария осталась в княжестве Готия, и я объяснил, что она отправилась туда не сама, а с нашим другом Раймондом де Торном. Я заметил, что Нино как-то странно смотрит на меня, но не придал этому никакого значения. Нас пригласили пообедать вместе с царской семьёй, после чего, забрав сыновей, Андроника и Мельхиседека, царица Ольджат пригласила Нино на свою половину, где продержала до вечера.
Мы разместились в съёмном доме, где одна комната досталась нам с Нино, а во второй спали Жан с Гоча. Когда вечером Нино вернулась от царицы, то я сразу заметил, что она надулась, и попросил объяснить, что случилось. Нино, покраснев, точно зрелый перец, выпалила, сверкая глазами:
— Ты её любил?
— Кого? — спросил я, зная, о ком она спрашивает, но не подавал вида.
— Сестру Марию? — напомнила Нино.
— Она была нам как сестра… — начал я, но Нино перебила: — …но выбрала Раймонда де Торна? Не тебя! Ты её любил?
— Она мне нравилась, — признался я, понимая, что в иное Нино не поверит. Спали мы спина к спине, но не по моему желанию.
На следующее утро Нино отошла от вчерашнего гнева и с удовольствием сообщила, что нас принимают в дружину царя, а она – личный охранник царицы Ольджат. Нам, по сути, терять нечего, находясь под крылом царя, поэтому никто не роптал, только Гоча с грустью сообщил, что не может явиться на службу, так как у него нет оружия. Жан посмотрел на меня, и я одобрительно кивнул головой.
— Пойдём со мной, — сказал Жан, забирая Гочо и мой кунак, ещё не зная, что его ждёт, поплёлся за госпитальером.
— Ты на меня не сердишься? — спросил я у Нино, которая надела мужской костюм и нацепила на него свою саблю и кинжал Гочо.
— Нет, — сказала Нино, так как в таком виде, как она, сердиться не пристало.
— Тогда нам придётся наверстать упущенное время, — сказал я, прижимая её к себе и впиваясь в полураскрытые удивлённые губы. Она слабо сопротивлялась, а потом ей пришлось раздеться. Маленькая ссора способствовала тому, что неистовство нашей любви превысило наши ожидания, а окружающий мир сузился до ощущения двойного замкнутого я. Время, как категория существования, исчезла, превращаясь в бесконечную сладкую истому чувств, слившихся в огромный разноцветный пульсирующий шар.
***
С Нино мы виделись редко. Вахтанг назначил меня чухчарехи, начальником личной охраны, поэтому толика свободного времени появлялась тогда, когда царь находился в Тбилиси. Такое случалось не часто, так как Вахтанг всё время ездил по стране, разговаривал с азнаурами, успокаивал народ и принуждал тавады уменьшать подати для народа, чтобы Сакартвело поднялось с колен. Досаждали набеги осов во главе с царевичем по имени Багатар, которые теснили картвелеби к реке Мтквари. Вахтанг собирал дружину и отгонял осов, но их постоянные набеги остановить не мог – для этого следовало в этом месте постоянно держать войска, которое требовалось ильхану Гайхату. Раздражал мелкими пакостями Хутлубуга, которых хотел сам управлять Сакартвело, а не быть соглядатаем, но Вахтанг не обращал на него внимания, так как Гайхату доносам атабага не верил и не трогал Вахтанга. Нино оставалась при Ольджат, выполняя те же функции, что и я и, по-моему, если бы не любовь ко мне, то она бы и спала возле царицы. Жан и Гоча командовали двумя отрядами, которые по очереди сменялись при царе и, насколько я знал, такая служба их не тяготила. Так прошла зима и весна, а потом у Нино появился живот, скрыть который она не могла. Ольджат немедленно лишила её должности, переводя её в положение подруги, так как с супругами грузинских дидебулов[60] у неё не сложились доверчивые отношения.
Моя служба мне нравилась, так как я, следуя за царём, видел, как меняется к лучшему жизнь картвелеби и, с некоторой гордостью, считал, что я причастен к этим хорошим переменам. По закону подлости судьба не может так долго благоволить к одному человеку, поэтому мой ушат дёгтя я получил уже к весне, когда вся природа радовалась новой жизни. Мое положение при царе имело ту особенность, что я часто сталкивался с атабагом царя, Хутлубугу. Этот тип с раскосыми глазами мне с первого раза не понравился и со временем моё мнение о нем не изменилось.
