княжной и собственную университетскую подготовку. Ну и, в зависимости от результатов допроса, либо оградить бедняжку Лаври от происков лже-джентльмена, либо же как-то поспособствовать грядущему её семейному счастью.
Возможны были в этом всём ещё какие-то варианты, но в любом случае леди Энн-Элизабет не могла не знать, что не кто иной, как я, поручил мисс Лаври передать письма Лауре и что рассказывал о себе, что я – выученик Петербургского Политехнического, добровольцем ушедший в 1916 году на фронт. Скрывать это от «тётушки Лизы» Нину я не просил, а она и не скрывала.
С кем и как именно леди поделилась сомнениями ли, интересами в моём отношении ли, узнать было и сложно, и ни к чему.
По замыслу княжны Лауры Кахаберидзе, я должен был её не узнать (нас намеренно не сразу представили друг другу), затем промямлить нечто в своё оправдание и выдать какую-то версию, легко опровергаемую её собственными воспоминаниями.
А мистер Фергюсон собирался продемонстрировать милому обществу моё научное и техническое невежество, дабы окончательно рассеять, буде оно имелось, впечатление о моей добропорядочности.
Увы, Лауру Кахаберидзе я узнал бы, если б даже не видел её недавних фотографий в досье у Емельянова и Артузова.
Видел я её в 18-м, в конце ноября, на очередном приёме, разбавлявшем безуспешные переговоры полномочных представителей штабов: штаба экспедиционного корпуса генерала Томсона и штаба Добровольческой армии, – с правительством Грузинской Демократической Республики.
Видел и запомнил, хотя представлены друг другу мы не были. Ещё бы! Юная княжеская дочь, сопровождаемая отцом, не менее как товарищем министра (не помню, право, какого), – и скромный штабной поручик. Да ещё и от штаба Добровольческой армии (то есть, по убеждению лидеров Грузинской ДР, оплота великорусского шовинизма), посягавшей на драгоценный суверенитет замечательной и всего две недели как провозглашённой республики. Которая, кстати, за это время уже изрядно преуспела в этнических чистках осетинских, русских и абхазских сёл.
Да, так я и сказал сразу же Лауре, не дожидаясь представления и намеренно по-русски:
– Вы за три года стали ещё прекраснее, княжна, хотя я никак не могу забыть, как блистали вы в нежно-голубом платье со шлейфом на фоне чёрных, зелёных и хаки мундиров господ и джентльменов офицеров.
Тут Лаура, слегка порозовев – в сочетании с природной смуглостью сие выглядело мило, – стала припоминать тот вечер, когда она вальсировала, чуть придерживая подол нежно-голубого платья со шлейфом, и лица молодых офицеров…
И спросила явно наугад:
– Мы с вами танцевали?
– Увы, до меня не дошла очередь.
Кавалера в танце княжна могла и запомнить. А вот просто присутствующего на приёме среди почти что сотни человек – очень даже вряд ли.
– Но представлены мы были.
– И вы запомнили моё имя? – подняла брови Лаура. – Но я вас не припоминаю…
Вот это – подходящий момент для того, чтобы подкрепить свою легенду.
– Боюсь, что вы тогда, в силу прекрасной юности своей, разделяли со своим батюшкой прискорбное убеждение о недопустимости союза Грузинской Демократической Республики с Добровольческой армией.
– А вы…
– А я был в составе делегации штаба Добрармии, и мой мундир – кстати, без аксельбантов, – не внушал, полагаю, у вас интереса к тому, кто его носил. К какому-то поручику даже не от гвардии.
– Стоп-стоп! – запротестовала леди Энн-Элизабет. – Здесь не все понимают русский – и вообще уже время аперитива. К столу, милые дамы и господа!
Собеседование – если это можно было назвать так, – с мистером Фергюсоном, который конечно же случайно получил место прямо напротив меня за нешироким обеденным столом, продолжалось несколько дольше.
Он, оказывается, был в курсе не только давних, ещё довоенных успехов Петроградского профессора Розинга и деятельности РОПИТа, но и некоторых недавних наших разработок. Например, новых газонаполненных ламп Николая Папалекси, высоковакуумных силовых триодов Михаила Бонч-Бруевича, коротковолновых антенн Владимира Татаринова. И, прощупывая мою компетентность, поминал и своих англичан, в том числе – неожиданно и приятно, – успехи опытов Уотсона-Уотта, сообщения о которых в незасекреченных пока что журналах существенно повлияли на мой выбор страны внедрения.
Разговаривать с ним оказалось несложно: английскую терминологию я, естественно, знал, а на демонстрационный опыт Бориса Львовича Розинга на заседании Русского технического общества я, первокурсник, всё же попал, хотя и не без труда. В радиофизике и современных АФУ я ориентировался примерно на том же уровне, что и он. А о том, что сейчас делается у нас, знал получше Фергюсона.
Но и всерьёз подумал, обмениваясь малопонятными для всех остальных фразами с британским учёным разведчиком, что пора аккуратнее подходить к публикациям о наших научно-технических достижениях. Хотя бы до тех пор, пока они, научно-технические достижения на уровне опытных образцов, проломят нашу разруху и кадровый голод, и выйдут на уровень массового производства.
Минут через десять леди Энн-Элизабет порекомендовала джентльменам, то есть нам, перенести нашу высокоучёную, но совершенно неаппетитную беседу в курительную комнату и в послеобеденное время, и общая застольная беседа возобновилась и легко перетекла в привычное русло.
Выражение глаз Нины не могло не порадовать.
Третий и последний день в Батуме оказался длинным, насыщенным и полезным.
Но начался он с приятного: ещё затемно, до своей и моей работы, ко мне залетела Ниночка. С очень важной миссией: передать приглашение от «тётушки Лизы» прибыть к ней на ужин, а там уж прямо можно и на вечерний пароход.
Настолько важной миссией, что мы едва не опоздали на службу: всё выясняли и выясняли подробности.
Затем последовало завершение проверок аппаратуры и организации связи, подписание актов и напряжённое балансирование между сохранением ясности ума и принятием традиций кавказского гостеприимства.
Когда баланс уже грозил пошатнуться и не в пользу принятия традиций, совершенно случайно мимо центрального узла связи проезжала на служебном (Петерсеновском) роллсе Лаура Кахаберидзе, и ещё более случайно захотела поздороваться с батоно Мерабом. И так удивилась, увидев меня, и так обрадовалась этому, что увела меня из-за стола к себе домой.
Но, как вскоре выяснилось, не просто так и не просто ради выяснения, почему это вдруг я направил – месяц назад, – Лаврову именно к ней с деликатными письмами, собиралась она пообщаться со мною. Собственно, это даже не слишком подробно её интересовало – кажется, мои слова об уверенности, что истинная аристократка не снизойдёт всерьёз до принятия большевистского режима, удовлетворили княжну.
Ей требовалось моё согласие передать несколько писем из Константинополя своим Севастопольским друзьям, – «вы же знакомы с Евгением Яковлевым, не так ли?».
То, что я возвращался пароходом и собирался побывать в Севастополе, выяснить можно было в кассе пароходной компании, но разве стала бы
