княжна снисходить до такого? А уж тем более разведывать о моём знакомстве с Яковлевым? Джентльмены офицеры наверняка постарались.
Адресатами писем были, как я и предполагал, Петровский, Яковлев и Муравская.
Но была ещё одна фамилия, незнакомая, и адрес, который Лаура попросила меня просто запомнить и найти возможность передать письмо если не лично, то уж на крайний случай через Яковлева.
Это могла быть как реальная связь с не выявленным доселе контрреволюционным подпольем, так и ещё одна проверка. В любом случае следовало предупредить Смирнова и оперативников и попросить всё тщательно проверить, не предпринимая никаких активных действий.
…Ну а завершал январский день в Батуме долгий и почти что доверительный разговор втроём в Британском представительстве.
Начат он был за ужином и завершился у причала – уже в другом составе, только Нина и здоровяк Джефф Макбрайд (отпускать мисс Лаври одну, да ещё в темноте, да ещё и в порт в этом ужасно неспокойном городе, леди Энн-Элизабет обоснованно опасалась).
– До встречи, – сказала Нина.
– Если обидишь мисс Лаври, – добавил Джефф. – Я тебя где угодно, anywhere, найду.
На том и расстались.
Пароход прогудел и отчалил, и мне выпало много-много времени, чтобы воскресить в памяти и подробно проанализировать всё произошедшее, и особенно – последний разговор в салоне леди Энн-Элизабет.
В Севастополе я пробыл недолго.
В Отделении у Смирнова письма прочли; два из них, знакомцам нашим, были написаны Стеценко. Ещё два – Абрамом Канторовичем под его, или кого-то ещё более грамотного, диктовку, и не содержали ничего интересного, разве что кроме выраженной надежды на скорую встречу. Их мне поручили передать Петровскому, что я и сделал.
Ещё одно, адресованное Мари, писала женщина и не исключено что сама Лаура, и было оно сентиментальным и отменно бессодержательным. Не передавать его в тюрьму, где пока что находилась бедняжка Мари, не имело смысла, а сделали это при случае назавтра сами севастопольцы.
Последнее письмо, которое я тремя часами позже лично доставил на Бастионную, гражданину Клюеву «с приветом из Батума», содержало все признаки домашнего шифра. Короткие, как бы нарочито оборванные фразы, некие намёки с добавлением «ну, ты ж помнишь», нарушения логики изложения, а иногда и согласования времён, падежей и числительных…
Очень уж подозрительно всё это выглядело – а посему письмо наверняка следовало считать ещё одной проверкой. Если гражданина Клюева с Бастионной потащат чекисты в «мрачные свои застенки» – значит, британские разведчики решат, что Алексей Яновский всё-таки несомненно враг и провокатор, втиравшийся в доверие. Где-то так.
А следовательно – настоятельно попросил я и самого Смирнова, и присутствовавших при нашем совещании Дауге, Мортиросова и следователя Пенюшкина, – гражданина Клюева надо держать под наблюдением, но ни в коем случае не трогать. Но вот окружение его, контактёров и даже просто соседей, надо проверить со всей тщательностью. От кого-то ведь должна прилететь по неведомому нам каналу весточка, если вдруг Клюева «возьмут», или же сообщение, что письмо доставлено, и никто ничего не заподозрил.
В Москве, где я оказался на третий день после пребывания в Крыму и Харькове, коллеги уже с удовольствием, но и с расспросами, читали сообщение Батумских чекистов о крайне подозрительном типе, прибывшем якобы для проверки систем связи.
Этот тип, докладывали Батумские товарищи, по документам А.С. Яновский, не только вступил сразу же по прибытии в личные, а возможно, что интимные отношения с сотрудницей представительства Внешторга товарищем Н.Г. Лавровой, но и неоднократно посещал миссию Великобритании, причём встречался там с ранее выявленным английским шпионом Дональдом Фергюсоном.
Расспросы конечно же касались не Нины – она фигурировала в двух вариантах плана моей заброски в Великобританию, – а контактов с англичанами и легализации знакомства с Лаурой Кахаберидзе, которое оправдывало бы обращение к ней для пересылки писем в Константинополь.
Конечно, я рассказал всё, как было, но прежде всего сообщил о недвусмысленном обещании леди Энн-Элизабет помочь мне, джентльмену, натурализоваться и устроиться «в каком-нибудь хорошем месте» в Великобритании, раз уж наши отношения с Ниной продвигаются настолько, что мисс Лаври скоро станет миссис Яновски. А расставаться с нею леди вовсе не намерена, тем более что согласие Нины покинуть Россию, где конечно же не хватает образованных и достойных людей, но потеря ещё одного, то есть одной, не столь уж критична, получено.
Обещание леди Энн-Элизабет и её виды на Нину Лаврову снимали, по сути, вопрос, который всё ещё оставался у новых руководителей ИНО: почему именно Англия, а не, скажем, Германия, где тоже, несмотря на все сложности послеверсальского периода, успешно продвигались научно-технические разработки, а отношения нашей страны с Германией складывались благоприятным образом.
Те причины, почему я решительно исключал для себя всякое общение с немцами, Артур понимал, если даже не оправдывал, а вот Москвин с Прокофьевым – нет. Но зато сразу и хорошо поняли они, что нам, то есть мне, сулят перспективы хороших отношений с аристократией страны, в которой неформальные связи на высоком уровне означают едва ли не больше, чем формальные – на уровне правительственных и даже научных организаций. И насколько может быть полезным нашей организации и нашей стране моё успешное внедрение и своевременная передача разведывательной информации.
Всё это предполагало корректировку планов моего выезда и первых месяцев пребывания в Британии, но ничуть не отменяло специальной подготовки. Чтение научно-технических публикаций никак не заменяло прямого общения с основными профильными центрами. Публикации мало того, что запаздывали пару-тройку месяцев, так ещё и касались законченных и по всем правилам проверенных новаций. А мне надо было познакомиться с разработками даже на уровне первых опытов, если возможные их результаты вписываются в систему, которая сложилась у меня в голове в то трагическое майское утро.
После Нижегородской радиолаборатории мне удалось вырваться в Одессу, где талантливый и энергичный уроженец Симферополя Николай Папалекси, совместно с умником-одесситом Леонидом Мандельштамом в лаборатории Политехнического института сконструировали серию вакуумных и газонаполненных ламп. Да не только сконструировали и испытали, но ещё и запустили их в массовое производство на местном радиозаводе.
Я ещё раз убедился, что наши могут и делают не хуже, а то и лучше, чем хвалёные европейцы, и что в нашей разорённой стране сейчас время только для самых насущных разработок.
И утешил себя надеждой, что увиденная внезапно и цельно, внутренним зрением система всепогодного радиообнаружения самолётов, система, увиденная в скорбный час, когда бомба с немецкого аэроплана убила всех моих родных, станет насущной.
И реализуется прежде, чем армады крестоносных крылатых убийц полетят на мою многострадальную Родину.
