А в Константинополе тем временем сначала Канторович получил документы на реэмиграцию для себя и для сына, а затем, через неделю, заполучил все документы и Михаил Стеценко.
С Канторовичами, старшим и младшим, никаких особых процедур не требовалось: выезжая в Константинополь «по семейным обстоятельствам», они российского гражданства не теряли. А со Стеценко – в силу необходимости, – провели собеседование и, с обычной для таких дел задержкой, предоставили официальные правительственные гарантии безопасности. Так что подготовка к переезду шла полным ходом. И к тому времени, когда мне пришлось ещё раз, надеюсь что в последний, ненадолго выехать в Константинополь, французская и английская разведки подготовили задания для этих реэмигрантов, «обуянных ностальгией».
Я полагал, что мне больше никогда не придётся исполнять роль связника, но трое из наших нелегалов подали условные сообщения о необходимости срочной передачи новых сведений, а Златина одесские чекисты, как назло, накануне отправили в Тирасполь с секретной миссией и вернуть его вовремя не было – по их уверению, – никакой возможности.
Утешало только, что в числе троих наших, просивших связи, был и Фёдор Шерешев и мы смогли, хоть немного и сдержанно, переговорить, едва различая лица в зимних сумерках, перед очень долгой разлукой.
Он оставался в Константинополе, бог весть, на сколько ещё дней или лет – в судьбе разведчика возможны всякие неожиданности и перемены.
Мне же – об этом я пока что не мог сказать даже Фёдору, – предстоял путь в сокрытый туманом неизвестности Альбион.
Единственное, что я мог сказать ему, так это лишь то, что временно возвращаюсь в Севастополь, поскольку он по своим каналам мог уже знать, что билет на пароход из Константинополя на моё имя был забронирован. О том же, что мне прибыть туда необходимо, чтобы уладить формальности, связанные с предстоящим выездом Нины, говорить не следовало.
О делах контрразведывательных я и вспоминать не собирался, да вот пришлось. Возвращаться в Крым – так уж совпало, – довелось на одном пароходе с Михаилом Стеценко и обоими Канторовичами.
У нас – на этот раз меня сопровождал только один Василий, «Второй», поскольку Реденс неизвестно из каких соображений выделил в эту кратковременную поездку только одного помощника-охранника, – была двухместная каюта во втором классе. Пока мы размещались и распределяли порядок дежурств, чтобы «багаж» не оставался без присмотра, хоть и на доверенном пароходе, Стеценко и оба Канторовича тоже поднялись на борт. Так что увидел я их и весьма подосадовал, что не раздобыл заранее список пассажиров, уже когда «Тезаурус» выбрался из пролива, повернул и принял в правый борт зимнюю черноморскую волну.
Оскар меня не знал вовсе, да и почти что не попадался на глаза до самого Севастополя. Абрам, надо отдать ему должное, ничуть не подал виду, что мы знакомы и не предпринимал никаких попыток даже приближаться ко мне. Стеценко вроде бы тоже не вспомнил ничего из давнего и мимолётного нашего контакта, но быть в этом уверенным я никак не мог.
Мне, само собой, никак не следовало показывать, что я знаю этого мало примечательного с виду гражданина в заурядной одежде, прогуливающегося с невысоким подвижным и немолодым человеком вдоль фальшборта с наветренной стороны.
Ни тени узнавания не проявил я и в салоне второго класса, где с моим участием образовалась партия в преферанс с двумя попутчиками – «советскими» командировочными, с которыми мы быстро и легко, как это бывает в дороге, раззнакомились. Но едва на столике появилась колода карт и Зиновий Стасюк, инженер, работающий в Керченском отделении британской компании трансконтинентального телеграфа, с офисом представительства в Константинополе, принялся расчерчивать пульку, как Стеценко напросился к нам в компанию.
– Добрый вечер, господа-товарищи. Вам, похоже, явно не хватает четвёртого?
– Добрый, коли не шутите, – за нас с Иваном Хартманом, третьим партнёром, отозвался Зиновий. – А ваш спутник, – и он кивнул на Канторовича, оставшегося у входа в салон, – я так понял, к ломберному столику не торопится?
– О нет. Не игрок он, и вообще… – И Стеценко сделал неприметный, но ясно понятый Абрамом жест.
Старший Канторович чуть передёрнул плечами и покинул салон.
Придвинув лёгкое плетёное кресло к столику, экс-капитан изволил сообщить:
– Позвольте представиться: Стеценко, Михаил Лукич. Направляюсь в Севастополь.
– Стасюк, Зиновий Кириллович. Можно без отчества. Тоже из малороссов. Да вы присаживайтесь.
Стеценко не заставил просить себя дважды, поблагодарил, уселся и вопросительно глянул на второго игрока. Тот чуть приподнялся:
– Хартман. Иван Сергеевич. Ялтинец коренной. Так что, небольшую пульку распишем?
Мы обменялись со Стеценко взглядами, будто явно не узнавая друг друга.
– Яновский. Алексей. Почему бы и нет? Куча времени впереди.
Само собой, я не стал распространяться ни о своём, по легенде, роде занятий, ни тем паче – о настоящем.
На прозвучавшее имя экс-капитан вроде бы тоже никак не отреагировал. Только кивнул и сказал, глядя на колоду карт:
– Преферанс – игра достойная.
Если бы я не знал заранее о пристрастии Стеценко к картам, то понял бы это сейчас, по особому выражению его лица и блеску глаз.
– Для начала – американочку? – предложил экс-капитан.
– И по сколько на вист? – спросил Зиновий, как раз закончив расчерчивать листок in quarto.
– Пока поймём, кто каков и как карта ложится, – предложил осторожный Иван Хартман, – давайте в пульку пятьдесят и по пол-лиры.
– Да ладно, «половинка» – это как-то неспортивно, – запротестовал Стеценко. – И там, в Крыму, лиры уж вряд ли пригодятся.
– Вы, что ли, давно дома не были? – удивлённо спросил Иван Сергеевич.
– Сравнительно. А что, заметно? – спросил экс-капитан, мазнув вроде бы безразличным взглядом по моему лицу.
– Сейчас у нас к инвалюте отношение трепетное, – с удовольствием пояснил Хартман. – Правда, не в госторговле.
– Ценное замечание, – кивнул Стеценко и машинально прикоснулся к чуть оттопыренному карману пиджака. – Так что, бросим на сдающего?
…Все случайности в нашем деле предусмотреть невозможно. Хотя стараемся, конечно. Стеценко, теоретически, мог меня узнать: видел четыре года назад, мельком, но в обстоятельствах, чуждых нынешней легенде. Мог узнать, хотя за эти годы перед ним промелькнули много тысяч лиц, и выпито им было не одно ведро напитков забвения. Память у контрразведчиков цепкая…
И в этом мне пришлось убедиться, да ещё и пережить изрядное количество отрицательных эмоций, сравнительно скоро. Уже в Севастополе. На второй день после прибытия, когда Василий, в сопровождении спецкурьера, увёз документы, полученные от источников, в Симферополь, а я уже уладил часть дел, связанных с квартирой на Наваринской, 33 и семейным захоронением Лавровых, проблемы докатились до меня.
Накануне, когда Канторович-старший, отправив Оскара с частью
