Калошин не рискнул больше показываться на глаза Савельеву. Бумагу, перо и чернила принес другой слуга, Калошин же прямиком направился в комнаты экономки.
Изольда Тихоновна, как уже было сказано, находилась в негласной опале у князя с того самого момента, как заболел Борис. После своего замечания о том, что Бориса нужно везти в больницу, ненавистная всем домочадцам экономка окончательно впала в немилость. Князь и раньше предпочитал не афишировать свои отношения с ней во время сыновних визитов, однако до подобных грубых крайностей никогда не доходило. То была закономерная агония изрядно остывшей страсти князя.
Тут необходимо заметить, что Изольда Тихоновна не так горевала об утраченной нежности Белозерского, как о своем пошатнувшемся авторитете в доме. Будучи особой весьма рассудительной и заметив, что князь все менее расположен ей повиноваться, она давно уже сообразила, что при изменившихся условиях ей нужен сильный сторонник. Им она и назначила Иллариона, кидавшего на нее жгучие взгляды с момента своего появления в доме. Она была в его вкусе – сдобная, степенная, знающая себе цену. Покорить бывшего разбойника оказалось нетрудно, и потому Изольда не очень гордилась этой победой. Она была умна и властолюбива, ее любовник – только жесток. Уступив ему, Изольда все же несколько презирала его.
Дворецкий вбежал к ней сам не свой, когда Изольда уютно расположилась за самоваром. Таким она любовника никогда не видела.
– Что случилось? – Экономка поставила на стол блюдечко с налитым чаем и настороженно перекрестилась. – Неужто молодой князь преставился?
– Что – князь! Тут пришла беда такая, что… – Илларион метался по комнате, натыкаясь на мебель. – У Ильи Романыча сидит человек, который знает обо мне… Знает… Словом, он меня может схватить и услать на каторгу!
– На каторгу? – экономка сдвинула брови. – Что за выдумки? За что такое тебя да на каторгу?
– Есть за что, по старой памяти! – признался Калошин. – Только недосуг теперь рассказывать… Что же, приходится пожитки собирать да улепетывать. Кончилось мое спокойное житье, знать, не судьба…
– Как же бежать, ведь кругом карантины? – рассудительно заметила его возлюбленная, очень мало удивившись признанию Иллариона. Казалось, оно не произвело на нее никакого особенного впечатления. Видя это, дворецкий слегка остыл и тоже приобрел способность рассуждать.
– Петербургская дорога покамест не перекрыта, – размышлял Илларион, – да только в Петербург мне никакого резона ехать нету… Это все равно, что в огонь броситься живому, – меня там знают все и тотчас выдадут! А вот если бы за границу…
– На заграницу денег нужно, – все так же бесстрастно заметила Изольда, вновь берясь за блюдце с чаем. – Жизнь повсюду дорога… А у тебя-то разве деньги есть?
– А нет ли у тебя сбережений, Изольда Тихоновна? – черные глаза Иллариона внезапно сверкнули диким волчьим огоньком. – Для начала-то немного и нужно, после я добуду… Со мной не пропадешь! Закатимся туда, где не найдут нас ни в жизнь! Барыней заживешь, увидишь!
– Какие у меня сбережения? – повела полным плечом экономка, беря кусочек колотого сахара. – Я здесь княжеское добро берегу, а не свое. У меня отродясь ста рублей не водилось, а тут и тысячей не обернешься! Сказал тоже – немного нужно… Тебе, может, и немного, да мне-то нужно побольше! Я под кустом спать не стану и хлеба сухого в рот не возьму!
В наступившей тишине громко тикали настенные ходики. Остывающий самовар слегка посвистывал.
Изольда гляделась в его начищенный бок, самодовольно улыбаясь своему отражению.
– У князя деньги есть, – внезапно хрипло произнес Илларион.
– Мало ли… – Экономка косо на него взглянула. – У многих деньги есть, да нам не дадут!
– Сами можем взять! Ценные бумаги, я понимаю, у тебя под замком?
– Ты и впрямь каторжный! – возмутилась Изольда Тихоновна, сощуренными глазами обводя статную фигуру любовника. Произнесено это было не без уважения, которое она впервые к нему испытала. – Да ты знаешь, как это называется? Да меня за это в кандалы и по этапу!
– Женщин в кандалы не заковывают, – авторитетно поправил ее Калошин. – Да и бояться нечего! С деньжищами-то мы вмиг доберемся до границы, а там – сам черт нам не брат!
– Да ведь князь устроит погоню! – не сводила с него взгляда экономка.
– До того ли ему нынче, Изольда Тихоновна! – Дворецкий окончательно овладел собой и заговорил очень уверенным тоном, между тем как его любовница начинала колебаться. – Уж очень подходящий момент – молодой князь болен, при смерти… Илья Романыч ни бумаг сразу не хватится, ни нас самих!
– Отчаянный ты… – пробормотала женщина. Взволнованная уже всерьез, она покусывала пунцовую нижнюю губу острыми белыми зубками, похожими на мышиные. – Ну, положим, возьмем мы бумаги, сбежим за границу, а дальше-то что?
– Что дальше? Дальше заживем! – горячо уверял ее бывший разбойник. – Поженимся… Магазин отличный откроем! Заживем как птицы небесные, душа в душу… Чтобы, значит, ни ссор промеж нами, ни драки… Это ведь все от нищеты бывает!
Последние слова он произнес с видом глубокого убеждения. Экономка была ошеломлена таким напором. Натянув на плечи шаль, она поежилась, хотя в комнате было душно от остывшего самовара.
– Поженимся, говоришь?.. – пробормотала она. – Больно ты скор… Еще мое согласие нужно!
– Неужто ты не согласна, голубушка моя?! – Илларион потянулся было к ней с видом героя-любовника из третьесортного уездного театра, но женщина с мягкой кошачьей грацией отстранила его жадные руки:
– Погоди, постой, не трогай меня сейчас… Уйди совсем, дай подумать. Что ты мне наговорил тут… Глупостей бы не натворить!
– Думай, да недолго, – Илларион обернулся в дверях. – У меня времени нет на твои думки! Говорю тебе – попаду в каторгу, не увидимся больше! А ты так и будешь тут с князем вековать… Со старым, с немилым! Неужто думаешь, в завещании тебя помянет? Держи карман шире, Изольда Тихоновна, – не тот это фрукт! Он сына родного по миру пустит, если прежде не закопает. Так-то! Думай… А я в трактир побегу, тут, неподалеку, – человека одного нужно повидать…
С этими словами дворецкий скрылся. Оставшись одна, женщина положила ладони к загоревшимся щекам. Ее пышная грудь бурно волновалась под складками пунцовой шали, взгляд был мутен, словно от любовного томления. «Дьявол какой… – прошептала она чуть слышно, оборотившись к двери, закрывшейся за любовником. – Смутил совсем… Нет, нет, как можно?! Этого нельзя…» Она присела опять к самовару и попыталась продолжить свое чаепитие, но все валилось у нее из рук. Разбив чашку, она с досадой оттолкнула от себя осколки, а порезав ладонь, коротко вскрикнула и долго высасывала кровь из ранки.
