Я узнала о случившемся от жены одного из активных деятелей партии и думала, как бы поделикатнее рассказать обо всем Альвару. Последнее время у него было плохо с головой, да и сердечко пошаливало. Лекарь содрал с нас кучу денег и посоветовал Альвару пить исключительно красное вино и обязательно съедать на обед сердце. Как будто бы он без этих советов когда-нибудь пил что-нибудь другое?!
Альвару примчался домой веселый и взбудораженный, точно только что выиграл на петушиных боях, куда обычно ходил по пятницам. Взяв меня за руку, он велел мне сесть рядом с ним, потому что принесенная им весть, без сомнения, свалит меня с ног. Потом, смеясь и задыхаясь, так как, скорее всего, бедняге пришлось бежать всю дорогу, граф поведал мне, что в Португалии гражданская война, начал которую инфант Жуан – сын Инес де Кастро и нашего покойного друга. Напрасно я убеждала его, что речь идет о совсем другом Жуане. Счастливая улыбка не сходила с губ графа.
Наскоро поев и недолго проковырявшись с какими-то бумагами, Альвару завалился спать, причем прямо в одежде и сапогах. Он заснул с такой нежной, счастливой улыбкой, что я подумала: должно быть, граф наконец-то решился умереть, и помолилась о том, чтобы Альвару умер во сне счастливым в своем заблуждении. Чтобы он не просыпался в этой нищете и запустении, в мире, где ни для него, ни для меня не осталось и капли надежды.
Меж тем в Португалии продолжались кровавые разборки.
Сторонники Жуана ворвались в личные покои вдовствующей королевы Элеоноры, вытащив из ее постели графа Урему и зарезав его тут же, прямо на пушистом ковре, невзирая на крики и слезы до смерти напуганной дамы. Не отслужив даже молебна по погибшему любовнику, Элеонора бежала в замок Алемкор, откуда было проблематично влиять на политику в стране.
В честь этого радостного события все члены партии инфантов надели на себя лучшие одежды, прицепив на шляпы алые гвоздики, точно окропив себя кровью ненавистного фаворита. Их жены и дочери украсили гвоздиками прически и прикололи красные цветы к платью. На общем собрании, где по случаю праздника собралось втрое больше народа против обычного, все целовались, горячо пожимая друг другу руки.
Вышедший на трибуну дон Лоуренс, возглавлявший партию, сторонники которой проживали на побережье в портах Альмерия, Малага и в городе Эльче, объявил, что сын Педру Первого и Терезы Лоуренс, магистр Ависского ордена принц Жуан провозглашен регентом королевства при королеве Беатрис. У которой, по понятным причинам, никто не собирался спрашивать ее мнения и которая в это время вообще находилась далеко от Лиссабона – в Бургосе, с мужем Хуаном Первым.
Тем не менее, несмотря на то, что в Португалии появился новый сильный лидер, на нашем положении это никоим образом не отразилось.
Альвару было 64 года, а мне 59, когда нам пришлось отдать кредиторам за долги почти всю мебель.
А проклятые кастильцы опять напали на Португалию.
Хуан Первый объявил недействительным решение сделать регентом принца Жуана, сообщив, что он и сам в состоянии стать регентом при родной жене. В доказательство своих «добрых» намерений он тут же велел арестовать и так претерпевшую массу неприятностей и спокойно живущую в одном из отдаленных замков Элеонору, заставив ее постричься в монахини. Того же он наивно потребовал и от Жуана Ависа, но получил решительный отказ.
Армии Кастилии и Португалии встретились на поле брани. Кастильский флот нанес сокрушительное поражение португальской эскадре, так что на целых пять месяцев Лиссабон оказался блокирован с моря.
Пять месяцев – достаточно большой срок, для того чтобы сдалась любая крепость. Казалось, ничто уже не спасет столицу, когда точно по волшебству в кастильской армии началась эпидемия чумы, после чего Хуан Первый был вынужден отступить со своими войсками в Севилью. После этой блистательной победы в Коимбре была низложена Беатрис и коронован Жуан Авис.
Но и после того, как в Португалии сменился король, нам не стало лучше. Скорее наоборот. Теперь наконец до наших патриотов начало доходить, что все их старания напрасны и они не нужны ни на родине, которая о них позабыла, ни здесь, где они не пожелали прижиться, пока имелись силы и возможности.
Глава пятая. Марокканская подушка
Завтра после обеда нас выгонят из нашего собственного дома. Двоих стариков выбросят на улицу за долги и несбывшиеся мечты. Поделом же нам!
Хуже всего, что последнее время Альвару почти уже ничего не соображает. Каждый день он требует готовить ему изысканнейшие блюда, а я уже почти все продала. Вот ведь горе какое!
Сегодня я опять была графиней Литицией. Сначала Альвару потребовал, чтобы я читала ему вслух Евангелие от Иоанна, и я опять понадеялась, что, может, он все-таки сподобится помереть до прихода ростовщиков, потому что я понятия не имею, как буду завтра объяснять ему, отчего мы с ним оказались на улице.
На старости лет у меня нет ни заначки на черный день, ни лишнего украшения или красивого платья, которые можно было бы заложить, чтобы оплатить местечко на постоялом дворе. Может, попроситься Христа ради в какой-нибудь монастырь или общину? Но об этом следовало позаботиться заранее.
Я подала Альвару похлебку из потрохов, отданных мне из милости соседкой. Ему я сказала, что это в качестве расположения и знака внимания прислал один из местных сеньоров. Будто бы теперь так принято среди самых уважаемых господ королевства, как знак почтения. Он согласился немного поесть.
Но когда я отвернулась налить себе, граф вдруг вообразил, что видит в углу черта, и разлил свою порцию. После чего разрыдался, пытаясь руками собирать со стола остатки, уверяя, что теперь ему точно отрубят голову из-за проявленного неуважения к подарку. Я не выдержала и отдала ему свое. Мне-то что? Я справлюсь. Но вот что делать с ним?
Наевшись, он снова стал разговаривать со мной как с покойной Литицией, умоляя одеться для приема во дворце. Я отнекивалась, утверждая, что сейчас мои девушки вышивают лиф платья золотом.
Выслушав такое объяснение, он на несколько минут отстал, но, когда я хотела вынести посуду, вдруг окрысился: мол, пусть Франка убирает, зря кормим паскуду. Меня же, в смысле графиню Литицию, он усадил за пяльцы, заставляя докончить начатую подушку. И я послушно принялась за работу.
Оно, конечно, правда – вышивать я терпеть не могу, но что же делать, если другим способом графа теперь не унять. Да и у меня с годами начало получаться все лучше и лучше. Загляденье. Цвет свежей крови рядом с цветом запекшейся, цвет свежей листвы рядом с цветом листвы пожухлой.
Я закончила подушку, набив ее конским волосом, когда Альвару уже видел десятый сон.
