клюют, часть с карканьем кружат рядом. Провожатый же не смотрел в ту сторону, вроде как и не замечал странности.
— Смотри, Хоньикан, что это, что за невидаль?
Тунгус остался безучастным к любопытству друга, но пояснил:
— Семь ночей назад маленький тунгус умер, хоронили на дерево, вот его душу и растаскает кусками птица.
— Да как же так, почему не предали земле? — ошеломлённо глядел Севастьян.
— Тунгус шибко маленький, сам к небу не поднимется, сил не хватит, птица верхом летает, дух и поднимет.
Севастьяна такое объяснение крайне удивило, и он, поёжившись, подумал: «Вот это обычаи у тунгусов… Ну и дела… Это ж надо…»
— А как же взрослых умерших хороните?
— Больших тунгусов земля принимает, они сильные, сами к небу поднимутся.
Пришло время прощаться, и Севастьян обнял друга.
— Спасибо тебе, Хоньикан, где б ни был, всегда о тебе помнить буду. Пусть хранит тебя Господь от неудач и глаза дурного. Чтоб жил долго сам и жена твоя и дети, чтоб умирали своей смертью, а не преждевременной.
— Иди доброй тропой, сопок много, речек много, однахо встретимся, однахо нет, знает только Дух тайги.
Обнялись, пожали руки и расстались. Хоньикан направил своего оленя в сторону стойбища, Севастьян вниз по течению Хомолхо. Нужно было спешить в Олёкминск, к приходу первых каюков следовало сбыть выгодно всю добытую за зиму пушнину, приобрести боеприпасы дешевле — помимо лавки, закупить по мелочи кое-какого товару.
Обратную дорогу Севастьян выбрал другую. Решил идти прямиком к реке Лене через перевалы, речки и ключи до малого поселения людей с названием Мача. Это около двухсот пятидесяти вёрст, а там добираться берегом Лены до Олёкминска. Всё одно путь нелёгкий, но вроде как короче. Наслышан был: село Мача молодое — как год-два появилось там несколько семей. Кто они, откуда, Севастьян не знал, да и в Олёкминске мало о них слышали и не интересовались. Разве что в полицейском участке на них бумаги были какие. Скорее люди охотничьим промыслом решили заняться, вот и обживаться начали.
Проехав на олене несколько десятков вёрст, а где и пройдя ногами, достиг речки Большой Чепикет, потом Бугарихты. Отсюда прошёл вверх по её течению, преодолел два перевала, что давали начало речке Малый Патом, и ехал вниз по её течению, перебрёл Валюхту, достиг устья речки Кан, а тут уж и рукой подать до левого берега Лены, где-то ниже устья Малого Патома и должна быть Мача.
Добрался. С облегчением он смотрел на большую реку. Лена предстала пред ним во всём своём величии — широкая, полная до берегов, красивая, завораживающая. Впереди показалось шесть изб и несколько хозяйственных построек, чуть поодаль три стога сена, в примитивном загоне блеяли пара коз, послышался одинокий лай собаки, сразу принявшейся облаивать путника. На лай с одного из дворов вышел хозяин, русской внешности, с бородой, средних лет возраста.
— Доброго вам дня, — слез с оленя Севастьян и поклонился незнакомцу.
— И тебе того же, — ответил мужик, а сам пристально всматривался в лицо Севастьяна. — Заезжай, коли с добром пожаловал.
— С добром, с добром, по худым делам не мастер, — ответил Севастьян и спросил: — Как по имени, по батюшке?
— Тихон, Тихоном нарекли сызмальства родители, с тех пор в Тихонах и хожу, отца звали Никифор. А тебя как называть прикажешь?
— Севастьян. С Олёкминска я, тайгу меряю уж какой день подряд.
— Ай да замахнулся ты, парень, что ж её мерить. Вряд ли кому посильно ширь такую необъятную вымерить. Заходи в избу, с дороги уставши, и откушать чего хочется.
— Благодарствую, не откажусь и поесть, и чаю испить, коли угостишь.
— Слава Богу, голод стороной обходит. Натерпелся коего на земле родной, так и сбежали тремя семьями с одного узда, а за нами ещё трое прибыли. С пустых земель оторвались, а тут простор дремучий, но богатый, руки только и смекалку прилагай.
Севастьян сидел за столом и ел с аппетитом жареное мясо изюбра, нахваливал хозяйку за вкусный и сытный обед, та косила на гостя глаза, но не злобно, а с удивлением и настороженно, всё ж в избе чужой человек, с каким намерением явился, что ж ему здесь надобно? Но и видела в нём благодушного, простого молодого человека, и это её успокаивало.
— Если на ночлег пустите, ранним утром трону по Лене до Олёкминска, спешить надо, а путь длинный — купцы с низовья приплывут, а какие и с верховья спустятся, так пушнину сбыть следует. Охотник я, с малолетства за зверем хожу.
— К оному ремеслу тоже пристрастие имею и мои соседи, за сим и прибыли, чтоб пушнину добывать. Пушнина ведь как, богатеям покою не даёт, в меха желают наряжаться. Так и пущай тешатся и скуп ведут, а нам впрок — и сыты, и одеты, и обуты будем. Вот и ноне дожидаемся — лодки со дня на день с купцами до нас дойти должны, объявятся, так есть что продать — почин удачный оказался.
Тут Севастьяну пришла идея, как сократить время в дороге.
— Ты мне, Тихон, лучше вот что скажи: глянул я, на берегу стоят две лодки-долблёнки. Эта твоя работа?
— Наша с соседом Митяем, а чья ж. Чего, чего, а такую штуку делать научены, а избы рубим — только щепки летят. Лучшими мастеровыми в наших краях значились, а сами без хат остались, как сапожники без сапог — жизни местные помещики не давали, всё под себя норовят грести, чтоб имя икалось и аукнулось. Без лодок никак — два острова напротив, улова рыбные, сети ставить сам Господь Бог велел.
— А ты мог бы лодку поменять на оленя?
— Что ж так?
— По реке я доберусь быстрее и без устали, всё самосплавом река донесёт.
— Обмен-то не шибко выгодный, да ладно, чего там. Олень у тебя добрый, а в пару ему и самка у нас имеется, так что для восполнения потомства сгодится. В хозяйстве животина ох как нужна, отчего ж не согласиться, в таком разе и Митяй супротив не будет. А лодку выдолбить для нас пара пустяков, справим в надобность. По рукам, коли так потребно тебе.
— По рукам! — радостно ответил Севастьян и крепко сжал протянутую Тихоном жилистую руку.
Рано утром Севастьян распрощался с Тихоном и его односельчанами и отплыл на лодке вниз по Лене, работал одним веслом, направляя своё судёнышко в нужном направлении. Здесь над водной гладью мошка не донимала. Вода плескалась за бортом, лучи солнца играли и переливались в её брызгах, свежесть, словно жидкость, плыла над рекой, а впереди предстоял путь длиной чуть более полутора десятков
