– А знаете, господин Брике, вы оказываете брату Жаку большую честь.
– Тем, что беру его с собой?
– Это во-первых, а во-вторых, тем, что даете ему возможность увидеть короля.
– Или же его камердинера, ибо весьма возможно, и даже вероятно, брат Жак ни с кем другим не увидится.
– Вы, значит, в Лувре – завсегдатай?
– О, и самый настоящий, сударь мой. Я поставлял королю и молодым придворным теплые чулки.
– Королю?
– Я имел с ним дело, когда он был всего только герцогом Анжуйским. По возвращении из Польши он вспомнил обо мне и сделал меня поставщиком двора.
– Это у вас ценнейшее знакомство, господин Брике.
– Знакомство с его величеством?
– Да.
– Не все согласились бы с вами, брат Борроме.
– О, лигисты!
– Теперь все более или менее лигисты.
– Но вы-то, наверно, менее.
– А почему вы так думаете?
– Ведь у вас личное знакомство с королем.
– Ну, ну, я ведь тоже, как и все, занимаюсь политикой, – сказал Шико.
– Да, но ваша политика в полном согласии с королевской.
– Напрасно вы так полагаете. У нас с ним частенько бывают размолвки.
– Если они между вами случаются, как же он возлагает на вас миссию?
– Вы хотите сказать – поручение?
– Миссию или поручение – это уже не существенно. И для того и для другого требуется доверие.
– Вот еще! Королю важно лишь одно – чтобы у меня был верный глаз.
– Верный глаз?
– Да.
– В делах политических или финансовых?
– Да нет же, верный глаз на ткани.
– Что вы говорите? – воскликнул ошеломленный Борроме.
– Конечно. Сейчас я объясню вам, в чем дело, – Я слушаю.
– Вы знаете, что король совершил паломничество к богоматери Шартрской?
– Да, молился о ниспослании ему наследника.
– Вот именно. Вы знаете, что есть вернейшее средство достичь цели, которой добивается король?
– Во всяком случае, он, по всей видимости, к этому средству не прибегает.
– Брат Борроме! – сказал Шико.
– Что?
– Как вы отлично знаете, речь идет о получении наследника престола чудесным путем, а не каким-нибудь иным.
– И об этом чуде он молил…
– Шартрскую богоматерь.
– Ах да, сорочка!
– Наконец-то вы поняли! Король позаимствовал у добрейшей богоматери сорочку и вручил ее королеве, а взамен этой сорочки он вознамерился поднести ей одеяние такое же, как у богоматери Толедской – говорят, это самое красивое и роскошное из всех одеяний святой девы, какие только существуют.
– Так что вы отправляетесь…
– В Толедо, милейший брат Борроме, в Толедо, осмотреть хорошенько это одеяние и сшить точно такое же.
Борроме, видимо, колебался – верить или не верить словам Шико.
По зрелом размышлении мы должны прийти к выводу, что он ему не поверил.
– Вы сами понимаете, – продолжал Шико, словно и не догадываясь о том, что происходило в уме брата казначея, – вы сами понимаете, что при таких обстоятельствах мне было бы очень приятно путешествовать в обществе служителей церкви. Но время идет, и теперь брат Жак не замедлит вернуться. Впрочем, не лучше ли будет подождать его вне стен монастыря – например, у Фобенского креста?
– Я считаю, что так было бы действительно лучше, – согласился Борроме.
– Вы, значит, будете настолько любезны, что скажете ему об этом, как только он явится?
– Да.
– И пошлете его ко мне?
– Не замедлю.
– Благодарю вас, любезный брат Борроме, я в восторге, что с вами познакомился.
Оба раскланялись друг с другом. Шико спустился вниз по боковой лестнице. Брат Борроме запер за ним дверь на засов.
– Дело ясно, – сказал про себя Шико, – видимо, им очень важно, чтобы я не увидел этой дамы; значит, надо ее увидеть.
Дабы осуществить это намерение, Шико вышел из обители св. Иакова так, чтобы всем это было заметно, и направился к Фобенскому кресту, держась посередине дороги.
Однако, добравшись до Фобенского креста, он скрылся за углом одной фермы; там, чувствуя, что теперь ему нипочем все аргусы настоятеля, будь у них, как у Борроме, соколиные глаза, он скользнул мимо строений, спустился в канаву, прошел по ней вдоль изгороди, уходившей обратно к монастырю, и, никем не замеченный, проник в довольно густую боковую поросль, как раз напротив монастыря.
Это место явилось для него вполне подходящим наблюдательным пунктом. Он сел или, вернее, разлегся на земле и стал ждать, чтобы брат Жак возвратился в монастырь, а дама оттуда вышла.
Как мы знаем, Шико быстро принимал решения.
Сейчас он решил ждать, расположившись как можно удобное.
В гуще молодых буковых веток он проделал для себя окошко, чтобы иметь в поле зрения всех прохожих, которые могли его интересовать.
Дорога была безлюдна.
В какую даль ни устремлялся взор Шико, нигде не заметно было ни всадника, ни праздношатающегося, ни крестьянина.
Вчерашняя толпа исчезла вместе со зрелищем, которым вызвано было ее скопление.
Вот почему Шико не увидел никого, кроме довольно бедно одетого человека, который прохаживался взад и вперед поперек дороги и с помощью заостренной длинной палки что-то измерял на этом тракте, замощенном иждивением его величества короля Франции.
Шико было совершенно нечего делать.
Он крайне обрадовался, что может сосредоточить свое внимание хотя бы на этом человеке.
Что он измерял? Для чего он этим занимался? Вот какие вопросы всецело занимали в течение одной-двух минут ум мэтра Робера Брике.
Поэтому он решил не терять из виду человека, делавшего измерения.
К несчастью, в момент, когда, закончив промеры, человек этот явно намеревался поднять голову, некое более важное открытие поглотило все внимание Шико, заставив его устремить взгляд совсем в другую сторону.
Окно, выходившее на балкон Горанфло, широко распахнулось, и глазам наблюдателя предстали достопочтенные округлости дома Модеста, который, выпучив глаза, весь сияя праздничной улыбкой и проявляя вообще исключительную любезность, вел за собой даму, почти с головой закутанную в бархатный, обшитый мехом плащ.
«Ого, – подумал Шико, – вот и дама, приехавшая на исповедь. По фигуре и движениям она молода; посмотрим, как выглядит головка; так, хорошо, повернитесь немного в ту сторону; отлично! Поистине странно, что, на кого я ни погляжу, обязательно найду с кем-нибудь сходство. Неприятная это у меня мания! Так, а вот и ее берейтор. Ну, что касается его, то не может быть никаких сомнений – это Мейнвиль. Да, да, закрученные кверху усы, шпага с чашечной рукояткой – это он. Но будем же трезво рассуждать: если я не ошибся насчет Мейнвиля, черти полосатые, то почему мне ошибаться насчет госпожи де Монпансье? Ибо эта женщина, ну да, черт побери, эта женщина – герцогиня!»
