княжны от негодования затряслись голые коленки. Когда минут через пять все утихомирились, кроме, кажется, одной дуры-Таисьи, княжна сердито воскликнула:
– Долго она так просидит? – спросил у Меланьи Ратмир.
– До самой зари. Пусть Ян на неё тоже полюбуется, придя завтракать. Тётя Янка велела мне её не щадить. Письмо на столе, прочтите. В нём, правда, ещё написано то, что Анастасия Владимировна от вас захотела скрыть, но зря она так! Стыдно должно быть не ей, а глупым глистам, которые не смогли отличить сиятельную княжну от обыкновенной девушки и посмели в ней завестись.
Настенька сердито цокнула языком. Ратмир подошёл к столу, взял письмо. Пока он его читал, Меланья сказала самое главное:
– Я хочу, чтоб вы, Ратмир и Демьян, остались тут, в трапезной, до утра. Читайте ей вслух псалом до тех пор, пока не запомнит. Дашка с Прокудой тоже останутся. Они будут следить, чтоб она сидела в крапиве, не шевелясь.
Княжна застонала. Два её друга, закончив читать письмо, уселись за стол. Микулишны и Таисья, наоборот, встали и сказали, что им пора, ибо время позднее. Поднялась на ноги и Меланья.
– Я тоже пойду посплю. Завтра день воскресный, рано вставать на службу в святой Софии. Всего хорошего, Настенька!
И четыре девушки вышли, оставив в трапезной двоих сотников, княжну Настеньку и служанок.
Глава семнадцатая
Воскресным утром, перед зарёй, Ян во время завтрака побеседовал с княжной Настенькой, продолжавшей сидеть в крапиве и морщить нос от жестокой пытки, которой были подвергнуты некоторые другие части её прекрасного тела. Беседа не затянулась. Хлопая комаров, княжна объяснила Яну, что он ещё слишком глуп, чтоб встревать в дела умных девушек. Прислуживали глупцу Прокуда и Дашка. Его лучшие друзья, Демьян и Ратмир, храпели, лёжа на лавках. Перекусив, Ян отправился во дворец. Настенька ушла, как только рассвет забрезжил, так что Евпраксия и Меланья за завтраком были лишены удовольствия поинтересоваться у дочери Мономаха, выучила ли она псалом. Демьян и Ратмир продолжали спать.
Когда взошло солнышко, две сестры отправились на богослужение в храм Софии. Естественно, что хотелось туда идти лишь одной из них. Евпраксия повязала голову знаменитым своим зелёным платком. Меланья надела кику – венец, украшенный самоцветами. Когда шли две сестры по улице, все вокруг тем только и занимались, что как-то уж очень весело их приветствовали, глядели им вслед, шептались да пересмеивались. Казалось, что даже солнышко улыбается, что синицы и воробьи летают ниже обычного. Для Евпраксии всё это было противней гречневой каши, а для Меланьи – приятней мёда гречишного. Она с гордостью задирала нос, который никак не мог быть предметом гордости. Наконец, вошли две сестрицы в храм с большим опозданием.
Службу вёл пресвитер Ефрем, родом армянин. Мономах любил его за начитанность. Самого великого князя в соборе не было. Воскресенья он проводил в загородном Берестовском дворце, а сопровождала его туда часть младшей дружины и небольшая свита. Все остальные знатные и богатые киевляне молились в храме святой Софии. Построенный Ярославом Мудрым семьдесят лет назад, он внутри казался вдвое громаднее, чем снаружи, весь блистал золотом и мозаикой, а в то утро – и побрякушками молодых боярынь, стоявших рядом с мужьями, отцами, братьями. Когда дочери Путяты вошли и слились с толпой, хор молчал, а Ефрем читал нараспев послание Павла. Потом он смолк и начал звенеть кадилом, а хор запел, и все закрестились. Из сволочных глаз Меланьи потекли слёзы. О том, что это – ханжеское притворство, знала не только её сестра. Поэтому, когда длинный нос Меланьи зашмыгал, никто на эту комедию ни одной минуты не стал смотреть. Впрочем, гости Киева, незнакомые с его жителями, приглядывались к Меланье – но исключительно потому, что она была босиком выше многих женщин на каблуках, да и всех мужчин роста среднего.
Осторожно протиснувшись чуть-чуть вправо, Евпраксия оказалась рядом с княжной Марицей, старшей дочерью Мономаха. Она стояла бок о бок со своим мужем-слепцом и чем-то была очень недовольна. Возможно, всем. Как всегда.
– Марица, ты слышала про мою беду? – шепнула ей на ухо старшая дочь Путяты, крестясь как можно неистовее.
– Боярыня, уступи мне все свои беды вместо одной моей, и я буду счастлива, – с гневом произнесла законная правнучка Ярослава в ответ на жалобу не вполне законной, – честное слово, Евпраксия, ты – ребёнок! Тебе не стыдно?
– Княжна! В той книге, которую ты сейчас слушала стоя, сказано, что Царствие Небесное принадлежит детям.
Хор что-то пел. Святые угодники сквозь мерцание восковых свечей пригвождали взглядами к трепету и смирению. Поп и два басовитых дьякона что-то мрачно бубнили, размахивая кадилами. Всё это почему-то делало всех серьёзными. Даже очень.
Пользуясь тем, что Меланья захлёбывается слезами и глядит вверх, на прекрасноликого юношу с ангельскими крылами, Евпраксия начала мотаться по всему храму. Но все её друзья и приятели, так желавшие накануне видеть её заплаканное лицо, один за другим отказывались её выслушивать, потому что на них взирал с высоты архангел по имени Михаил. Ирина, двоюродная сестра Фомы Ратиборовича, даже пригрозила ей каким-то небесным громом, а молодой тысяцкий Еловец пригрозил за ухо отвести к Меланье. И только двадцатилетняя белокурая Светозара, сестра Ратмира и дочь боярина Туки, нежно взяла скандальную вдову за руку.
– Ах, Евпраксия! Если ты уже направляешься к выходу, я с тобой! Что-то у меня голова начала кружиться!
– Идём, – обрадовалась Евпраксия. Не хотела она, конечно, покидать храм раньше причащения, но как было не помочь хрупкой и бледной девице, никогда не имевшей греховных помыслов? По пути к дверям две подлые твари самым коварным образом утянули вслед за собой премудрую Василису Микулишну, хоть Настасья сказала ей, указав глазами на широченную спину отца:
– Василиса, знай: если ты раньше евхаристии удерёшь, то батюшка завтра отправит тебя к Меланье, как обещал!
– Мне будет приятно эту визгливую длинноносую цаплю перемудрить, – хихикнула Василиса, и храм был ею покинут.
Выйдя на паперть, три красны девицы увидали возле неё двух всадников, опоздавших даже уже и не к середине церковной службы. Они сходили с коней, а тех уже подхватили отроки-чернецы, обязанностью которых было прислуживать прихожанам такого ранга, какой имели два всадника. Это были мрачный патрикий Михаил Склир и плясун, озорник, балагур Алёша Попович. Для трёх подруг осталось неясным, подъехали ли они к церкви вместе или поврозь. Первое, пожалуй, было бы удивительно, ибо что между ними могло быть общего?
– Ай, Забава Путятишна, Василиса Микулишна, Светозара Тукиевна! – вскричал Алёша Попович прямо на всю Соборную площадь, весело хлопнув себя по бёдрам, – три звёздочки слились вместе! Да вы куда собрались-то, горлицы мои сладкие!
– Не ори, – топнула ногой Василиса. А
