Хейксвилл, все еще плача и дергаясь, положил ребенка на постель и ринулся к киверу.
– Мерзавец! – Харпер рванул кивер на себя и с размаху ударил Хейксвилла в челюсть.
Тереза мигом переложила ребенка в изголовье кровати и обернулась – в руке у нее был штуцер, она взводила курок. Шарп сделал выпад, но Хейксвилл уже падал от удара, и палаш рубанул по воздуху. Хейксвилл свалился, так и не схватив кивера, и вновь потянулся к нему. Штуцер выстрелил с расстояния меньше ярда, но Хейксвилл все еще тянулся вперед. Харпер пинком отшвырнул его, и второй выпад Шарпа тоже пришелся мимо.
– Держи гада! – Харпер перебросил кивер через плечо и схватил Хейксвилла.
Тереза, все еще не веря, что промахнулась, ударила сержанта стволом, однако попала по руке Харперу, и тот ухватил не самого Хейксвилла, а его ранец. Хейксвилл взвыл, рванулся; лямки лопнули, и ранец остался у Харпера в руках. Хейксвилл видел кивер, но путь преграждал Шарп с палашом, и сержант издал низкий, протяжный стон: он нашел свою мамочку считаные недели назад, и вот снова приходится расставаться. Его мать, единственная, кто его любил; это она послала своего брата снять Обадайю с виселицы, а теперь она потеряна навсегда.
Он снова взвыл, взмахнул штыком, метнулся к окну, вышиб остатки ставня и перепрыгнул через балкончик.
– Стой! – Харпер кричал не Хейксвиллу, а Шарпу и Терезе, которые загородили ему путь.
Он обогнул их и сдернул с плеча семистволку, из которой не стрелял в бреши. Спрыгнув на мостовую, Хейксвилл не удержался на ногах; сейчас он поднимался, и Харпер не мог промазать. Ирландец с усмешкой спустил курок, ружье с силой ударило в плечо, окно заволокло дымом.
– Готов, мерзавец!
С улицы донесся издевательский смешок. Харпер замахал руками, разгоняя дым, перегнулся через перила. В тени двигалась одинокая фигура с непокрытой головой, шаги тонули в криках беснующихся солдат. Хейксвилл был жив.
Харпер покачал головой:
– Этого мерзавца не убьешь.
– Он всегда так говорил.
Шарп выронил палаш, Тереза с улыбкой протянула сверток, и он заплакал, сам не понимая отчего, и взял дочь на руки, прижал к груди, поцеловал, чувствуя губами кровь на ее шейке.
Ребенок, дочь, Антония. Плачущая, живая. Его дитя.
На следующий день их обвенчал священник, который трясся от страха, потому что грабежи еще продолжались, крыши пылали и с улиц доносились крики. Солдаты Шарпа, те, что подошли с ним к дому, выкинули вон пьяных и вычистили двор. Странное это было место для свадьбы. Клейтон, Питерс и Гаттеридж с заряженными ружьями в руках стерегли ворота, по двору плыл едкий дым, и Шарп не понял из службы ни слова. Харпер и Хоган с идиотским, по мнению Шарпа, выражением блаженства на лицах наблюдали за церемонией. Когда Шарп сказал Харперу, что женится на Терезе, сержант завопил от радости. Он панибратски похлопал Шарпа по спине, словно они в одном чине, и объявил, что они с Изабеллой желают молодым счастья.
– С Изабеллой?
– Та малышка, сэр.
– Она еще здесь? – Спина у Шарпа ныла, словно в нее угодило четырехфунтовое французское ядро.
Харпер покраснел:
– Думаю, может, она захочет остаться со мной на чуток, понимаете. Если вы не против, сэр.
– Против? С чего мне быть против? Но как ты, черт возьми, понял? Ты же не говоришь по-испански, а она не знает английского.
– Есть способы объясниться, – загадочно произнес Харпер и улыбнулся. – Все равно я рад, что вы поступили правильно, сэр.
Шарп рассмеялся:
– Кто ты, черт возьми, такой, чтобы говорить мне, что правильно?
Харпер пожал плечами:
– Я исповедую правильную веру. Вам надо воспитывать маленькую в католичестве.
– Я не собираюсь воспитывать маленькую.
– Конечно. Это женское дело.
– Я не о том.
Шарп хотел сказать, что Тереза не останется с армией, а он не уйдет в горы, так что по-прежнему будет разлучен с женой и ребенком. Не сразу, но со временем придется расстаться. Может быть, он женился на Терезе лишь для того, чтобы у Антонии было имя, законные права, все то, чего не было в его детстве. Он стеснялся церемонии, если можно назвать церемонией то, что делал перепуганный священник в кольце ухмыляющихся солдат, но чувствовал и робкую радость, и даже гордость оттого, что Тереза с ним и он, кажется, ее любит. Джейн Гиббонс далека и недоступна. Шарп слушал слова, смущался и смотрел на счастливое лицо Терезиной тетки.
Женатый человек, отец ребенка, капитан роты Шарп глянул поверх деревьев на чистое небо, в котором парили ястребы. Тереза взяла его под руку, что-то сказала по-испански, и Шарп, кажется, понял. Он смотрел на ее стройное тело, на темные смелые глаза и чувствовал себя последним болваном, потому что Харпер улыбался, улыбались Хоган и вся рота, а девушка, Изабелла, плакала от радости.
Шарп улыбнулся жене:
– Я тебя люблю.
Он поцеловал Терезу, вспоминая их первый поцелуй, под уланскими пиками, и думая о том, к чему это привело. Воспоминание заставило его улыбнуться, и Тереза, радуясь этой улыбке, крепче сжала его локоть.
– Можно я поцелую невесту, Ричард?
Хоган, улыбаясь, обнял Терезу и так звонко чмокнул ее в щеку, что солдаты одобрительно закричали. Тетка всплеснула руками, затараторила по-испански и бросилась счищать с Шарпова мундира остатки крови и грязи. Лейтенант Прайс хотел непременно поцеловать невесту, а невеста хотела непременно поцеловать Патрика Харпера, а Шарп старался не показывать своего счастья, потому что проявлять какие бы то ни было чувства – признак слабости.
– Вот. – Хоган протянул ему стакан вина. – С поздравлениями от дяди невесты. Ваше здоровье, Ричард.
– Как-то смешно мы поженились.
– Жениться всегда смешно, как бы это ни происходило. – Хоган подозвал служанку, которая держала Антонию, и влил в рот девочке несколько капель красного вина. – Вот так-то, моя золотая. Не всякой малышке доводится побывать на свадьбе своих родителей.
По крайней мере, девочка поправилась. Доктора, благодаря Бога, что ничего не пришлось делать, объявили неведомую болезнь недомоганием, которое проходит с возрастом, убрали в карман деньги и отправились восвояси, гадая, почему Господь щадит ублюдков.
Вечером в городе собрался вооруженный отряд, способный постоять за себя в продолжающемся разгуле жестокости. На улицах лежали трупы. Отряд покинул крепость через брешь в бастионе Санта-Мария. Ров по-прежнему полнился убитыми, их были сотни и сотни – так много, что от тел в прохладном апрельском воздухе поднимался пар. Люди рылись в толще трупов, разыскивая братьев, сыновей, друзей. Другие стояли на краю рва и плакали, как плакал Веллингтон.
Тереза впервые увидела бреши. Она
