освободить руки?
— Жуков, — позвал Сергей ещё раз, — не умирай, брат, нельзя…
Ни слов, ни сил больше не было.
Словно откликаясь на беспомощный призыв, Жуков открыл глаза и заворочался. Слабо тряхнув головой и, кашляя, кое-как стал на колени. Пополз к Сергею, то и дело теряя равновесие.
— Давай, Жуков, давай, дорогой, — хрипло шептал Сергей, словно боясь спугнуть.
Три метра, казалось, никогда не закончатся.
Но вот голова Жукова уткнулась в бок Сергея. Повернув к Белозёрову мертвенно-бледное лицо с окровавленным ртом, офицер еле слышно сказал:
— Успел, слава богу…
А больше ничего не сказал. Уронил голову на колени Сергея и, казалось, впал в забытье.
— Жуков, брат, очнись! — взмолился Сергей. — Я должен тебя перевязать. Но сначала надо меня освободить, слышишь?
Вроде услышал. По крайней мере снова открыл глаза. Но толку-то… Развязать узлы не сможет, и мечтать нечего… Доползти до дивана, схватить один из ножей, аккуратно разложенных Милицей, вернуться, разрезать верёвку? То же самое, — сил не хватит. Тупик.
Жуков, похоже, это и сам понимал. Подняв голову, он огляделся мутным взглядом. Скосил глаза на торчащий из груди клинок. Ладонь его стиснула рукоять ножа и медленно, с трудом, вытянула из раны.
Не обращая внимания на обильно брызнувшую кровь, Жуков с тихим стоном начал резать верёвку. Хотя какое там резать, — пилить. Слабо, упорно, волокно за волокном. Откуда только черпал силы умирающий человек?.. Ошеломлённый, онемевший Сергей боялся не то, что пошевелиться, — вздохнуть.
Но вдруг он почувствовал, что верёвка со стороны правой руки наконец-то ослабла. Напрягая мускулы, разорвал надрезанный витой шнур окончательно и с ликованием ощутил, что рука свободна. Перехватив нож у Жукова, через минуту ожесточённой работы освободился полностью.
— Ну, вот… — прошептал офицер. Словно доложил, что своё трудное дело сделал и теперь может быть свободен.
Недоговорив, повалился на ковёр, истекая кровью.
Белозёров содрал и отбросил пиджак. Белая рубашка тонкого голландского полотна, подарок Настеньки, жалобно затрещала, раздираемая на полоски-бинты. Со времён службы Сергей помнил, как оказывать первую помощь, — сейчас было важно остановить кровотечение. Он быстро раздел Жукова по пояс и туго перетянул глубокую рану. Осторожно подсунув под голову диванную подушку, накрыл пиджаком.
— Ты подожди, я сейчас помощь вызову, — сказал он, поднимаясь с колен. — Держись тут…
Слабое дрожание ресниц показало, что Жуков его слышит. Сергей кинулся на первый этаж, к телефону.
Господи, какой ужас ожидал внизу!..
Кондратий и Селиванов с Парамоновым безжизненно валялись на полу в большой прихожей. Фрося лежала навзничь на пороге кухни. У каждого из груди торчал клинок, — Медуза-Горгона припасла ножей на всех. Бестрепетной рукой метала острое железо прямо в сердце… Одного взгляда хватило понять, что несчастные люди мертвее мёртвых. И кровь, кровь, кровь! Всюду кровь… Да будет ли крови конец?
Еле передвигая ноги, Сергей добрался до телефонного аппарата и снял трубку. Попросил барышню соединить с жандармским управлением.
— Дежурный поручик Девяткин слушает, — бодро сообщил невидимый собеседник сквозь лёгкое потрескивание на линии.
— Поручик, это Белозёров, художник, — хрипло сказал Сергей и замолчал, — перехватило горло.
— Слушаю вас, господин Белозёров, — с ноткой недоумения произнёс офицер. Должно быть, его удивил голос Сергея.
— Сообщите полковнику Ефимову, чтобы срочно приехал ко мне с людьми. Немедленно! Он знает, где я живу. У меня полный дом убитых…
— Что?!
— Именно так. Но ваш капитан Жуков ещё жив. Пусть Ефимов возьмёт врача.
— Капитан Жуков ранен?!
— Да. Тяжело…
Уронив трубку, Сергей с трудом поднялся наверх, стараясь не смотреть на усеявшие пол тела.
Лицо Жукова осунулось, черты заострились, и дышал он тяжело, время от времени срываясь на кашель. Но кровотечение как будто остановилось. Что ещё можно сделать? Сергей взял графин с водой, намочил остатки рубашки и осторожно обтёр лицо и грудь раненого. Сел рядом на пол. И беззвучно заплакал, — неожиданно для себя.
— Ну, будет вам, будет, Сергей Васильевич… Возьмите себя в руки. Ну, я прошу вас…
— Да, конечно, — безучастно сказал Сергей, глядя на догорающие по периметру комнаты свечи.
Ефимову очень не нравился вид Белозёрова. Сергей словно был в глубоком ступоре, — реагировал медленно, говорил тихо. Пока жандармы осматривали дом и выносили трупы, а врач менял Жукову повязку, полковник всячески старался его расшевелить.
— Страшное дело, конечно, — тяжело произнёс Ефимов, оглядываясь. — Настоящая бойня. Однако подумайте о том, что могло быть и хуже. Ваших слуг и моих людей не вернуть. Но вы живы и не пострадали, а Жуков, даст бог, оклемается… Да, Степан Гаврилович?
Врач неопределённо пожал плечами и принялся осторожно обрабатывать рану.
— Как он здесь очутился… вообще догадался, что нужна помощь? — спросил Сергей.
— Ну, как… Наши агенты должны были периодически звонить в управление и докладывать обстановку. А тут контрольный звонок не поступил. Жуков начал сам звонить, — никто в доме к аппарату не подходит. Понял, что творится неладное, вскочил на коня и поскакал к вам. Меня, как на грех, в управлении не было, так он дежурному два слова крикнул и сорвался. Ему бы людей с собой взять, хотя бы двоих-троих… Но пока бы он их нашёл-организовал, время было бы упущено. И без того, судя по вашему рассказу, успел в последнюю секунду…
— В самую что ни на есть, — вяло подтвердил Сергей, кусая губы.
Ефимов внимательно посмотрел на художника.
— У вас тут водка или коньяк есть? — спросил вдруг.
— Да, есть. Вон там, в шкафу…
Полковник залез в шкаф, налил Сергею большую рюмку коньяку и велел:
— А ну-ка, давайте одним махом. Вам сейчас это лучше всякого лекарства.
Сергей послушно выпил коньяк залпом, не заедая и не ощущая вкуса. Почувствовал только, как напиток обжёг горло и живительным теплом растёкся по желудку.
Вошёл жандарм.
— Господин полковник, внизу всё убрали, — доложил он. — Эту можно уносить?
Он кивнул на труп Милицы.
— Уносите, — разрешил полковник, наливая себе коньяку. — И пусть кто-нибудь уберёт к чёртовой матери эти свечи…
Сергей подошёл к мёртвой женщине. Вгляделся в синеющее безжизненное лицо с маленькой аккуратной дырочкой на переносице. Жуков, наверно, был прекрасным стрелком. Гнев и неожиданность, пережитые в последний миг, исказили черты, а смерть смыла красоту. Сейчас Милица напоминала большую куклу с отвалившейся челюстью, — валяется себе на полу, беспомощно раскинув руки и ноги. И только в больших, бессмысленно открытых глазах, глядящих в потолок, остывает ненависть.
В последние дни Фитч жил с ощущением, что всё вокруг летит в тартарары.
Провалился тщательно спланированный взрыв на «Державе». Что самое печальное, — провалился по его, Фитча, вине. Разведчик устал проклинать тот день, когда он собственными руками ввёл
