сейчас. Он все еще не мог отойти от потери денег и того стыда, с какой он испытывал, когда с ними расставался. Память об унижении, что пережил он недавно, его особенно терзала, хоть два стакана вина ее чуть и притупили.
— Отчего же ждать до следующего раза, — громко сказала Элеонора Августа. — Лакей, подай котлеты господину Эшбахту.
Все посмотрели в их сторону, а граф спросила с улыбкой:
— Вам понравились котлеты, кавалер?
— Он забыл их взять, папенька, — объяснила Элеонора Августа.
— Так следите за гостем, Элеонора, — сказала граф. — Надо, чтобы он все попробовал. Повара у нас лучшие в округе, только у Епископа Маленского не хуже, да и то вряд ли.
— Да, папенька.
— Да-да, дорогая моя, приглядывайте за ним, кавалер пережил тяжкий разговор, — сказал граф, посмеиваясь, — лицо его было таковым, что я боялся, что за железо он возьмется. Жирному бюргеру было бы несдобровать, не отведи я нашего гостя от него.
— Да, папенька, пригляжу, — обещала девушка.
— Неужто по моему лицу было видно, что желаю я разрубить голову этого мерзавца? — спросил Волков.
— Да от ваших глаз можно было свечи разжигать, — ответил граф и все за столом рассмеялись.
После, когда обед был законен, граф и его старший сын встали, Волкова проводить, и Элеонора Августа была при них. А у дверей уже граф, как радушный хозяин, спросил:
— Понравился ли вам обед, кавалер?
— То был лучший обед, что был у меня в этом году, — ответил Волков.
— Вот и прекрасно, — обрадовался младший граф фон Мален, Волков вспоминал, что, кажется, звали его Теодор Иоганн, — раз так, то приглашаем вас к нам в Мален на день святых Петра и Павла двадцать девятого числа. То дни, в которые наш епископ читает проповедь сам, а также в городе будут празднования. Коммуны и гильдии будут ходить по городу, а вечером буду плясать на Главной площади. Приезжайте к нам в Мален.
Хоть и было это приглашение крайне лестное, но Волкову было не до празднеств. Он все еще трясся от мысли, что какой-то подлец из кантона отобрал у него кучу денег, и было то не без участия старшего графа.
— Если изыщу возможность, то обязательно буду, — уклончиво ответил он.
— Нет-нет, так не пойдет, — сказал граф отец. — Вы уж обещайте, вот и Элеонора Августа вас о том просит.
— Обещайте, кавалер, — подтвердила его дочь.
— Обещаю быть в Малене к празднику святых Петра и Павла, — согласился Волков. Ну, а как он мог отказаться?
— Отлично, мы отведем вам хорошие покои, — сказал молодой граф.
На том они и распрощались.
Максимилиана и Сыча тоже отменно накормили и напоили. Они возвращались в Эшбахт немного навеселе, чем Волкова только раздражали.
Вернулись они ближе к вечеру. И все: и Брунхильда, и Бертье, и слуги сразу заметили, что кавалер в дурном расположении духа. Бертье пришел похвастаться волком, что он добыл, уж тот был велик. Но Волков только глянул на него самого хмуро, а зверя смотреть не пошел. Бертье ушел к себе, хотя думал поужинать у кавалера. А он, сидя за столом со стаканом вина в руке, думал только об одном, только о потере денег и унижении, что причинил ему советник Вальдсдорф. И вино ему не помогало, как подумает он о том, что деньги надо графу вернуть, как вспомнит, как улыбался победно советник, так захлестывала его злоба, волнами шла, голод и сон отгоняя.
Даже Брунхильда, и та его успокоить не могла. Так он и просидел чуть не до ночи, пока голова не начала болеть. Раньше, до стычки в Хоккенхайме, почти никогда не болела. А тут уже не в первый раз. То ли старость так приходила, то ли от ран все, то ли вино дурное.
В общем, встал он и пошел спать под теплый бок красавицы.
* * *
А утром встал, на дворе солнце, петухи орут, а он так же сумрачен, как и вчера. Брунхильда молчит, по дому суетится, к нему не лезет. Обняла один раз и все. Поумнела, кажется.
А он все про деньги думает. А что тут думать, делать нечего, нужно графу деньги отдавать, семьдесят пять монет. Глянул в кошель, а серебра и полстолька нет у него. Полез в сундук, стал золото считать.
Посчитал и охнул. Из Хоккенхайма выезжал после Инквизиции, так больше четырехсот золотых было у него. То не деньги, то деньжищи были, а сейчас пересчитал — так едва триста шестьдесят осталось. Таяли деньги на глазах. Графу семьдесят пять талеров вернуть — вот и еще четыре золотых. А для расходов еще хоть немного серебра и себе нужно. Так что четырьмя не обойтись.
Позвал монаха к себе. Положил пред ним на стол пять золотых, три гульдена, два флорина и сказал:
— Езжай в Мален, найди менял или банкиров, поменяй золото на серебро. Оттуда поедешь в усадьбу графа, отдашь ему семьдесят пять талеров. То долг мой. Остальное мне привезешь, кстати, ты походи по менялам, сразу не меняй, поищи лучшую цену.
— Да, господин. А как мне найти имение графа?
— Максимилиана с собой возьми. Он там был вчера, — отвечал Волков. — Да, и скажи ему, чтобы при оружии был, деньги все-таки, будете возить.
— Так он всегда при оружии, — отвечал монах.
— Пусть доброе оружие берет.
— Хорошо, — сказал брат Ипполит и ушел.
Когда монах удалился, Волков позвал Сыча и сказал ему:
— Собирайся, дельце есть. Еды возьми, на день уедем.
— Дельце? — без азарта интересовался Сыч.
Не очень ему, конечно, хотелось куда-то ехать, хорошо ему лежалось, но дело есть дело. Пошел седлать коней да просить у Брунхильды еды.
Волков тоже собрался. Когда уже выезжали, приехал Брюнхвальд, пригласил смотреть его дом, который только что закончили строить, жена Брюнхвальда кланялась и звала их с Брунхильдой в гости на пирог, а заодно посмотреть, как поставили чаны в сыроварне. Но кавалер был вынужден отказаться. Сказал, что едет на юг поместья и будет к ночи. Ротмистр тогда спросил, не нужна ли его помощь, на что Волков ответил, что возможно понадобятся люди для прибыльного дельца, но попозже. На том и разъехались.
* * *
Да, поместье его было велико, к реке, к заброшенной деревне, приехали они уже за полдень. Причем всю дорогу он, усмехаясь, издевался над Сычем, не говоря ему, зачем они едут.
— Экселенц, все, приехали, говорите — зачем тащились в такую даль? — произнес Фриц Ламме, как только они добрались до лачуг.
— Посмотреть, только посмотреть, — отвечал кавалер,
