какая-то беда. Никто из германцев не заподозрил подвоха, и когда на них вдруг дождем посыпались стрелы, многие из стражи не успели даже схватиться за оружие.
Искусству ездить, повиснув на боку коня и держась за седло и подпругу, Тельрамунд обучился еще в юности у пленного сарацина, которому он сохранил жизнь. Седрик владел этим приемом с детства, додумавшись до него сам. Что же до Луи, Эдгара и «малыша Ксавье», то им помогла ловкость, а старшие быстро растолковали, как нужно держаться, чтобы их не было видно, и они тем не менее могли управлять лошадьми. Потом оставалось лишь зарядить все имевшиеся девять арбалетов и приделать их к седлам так, чтобы те не бросались в глаза и чтобы их можно было в мгновение ока отцепить и пустить в дело.
В лагере началось смятение. Воспользовавшись им, маленький отряд, будто ураган, налетел на германцев. Те тотчас обратились в бегство, и тут уже все стало ясно: будь с этим отрядом царственный пленник, немцы не отдали бы его так просто.
По крайней мере, обманщики поплатились за свой обман: из двадцати одного человека шестеро были убиты и восемь человек ранены. Троим раненым все же удалось ускакать, а пятерых крестоносцы взяли в плен. Однако их допрос, как и следовало ожидать, ничего не дал: это были простые воины, которые даже не знали, что за узника прятали такое долгое время в Дюренштейне.
Эдгар, перенявший правило сира Седрика не добивать раненых, отпустил всех пятерых. Поблизости была деревня, где им могли оказать помощь. Правда, двое потеряли много крови и не могли идти. Но Фридрих, припомнив все известные ему бранные слова, все же довез соотечественников на их же лошадях до поселка и заплатил крестьянам, попросив позаботиться о воинах.
— А за свои раны и за смерть своих товарищей благодарите императора Генриха! — сказал на прощание Тельрамунд. — Он послал вас на верную гибель, просто использовал, как охотники используют козленка, чтобы подманить медведя. С тем и оставайтесь!
После этого крестоносцы со всей возможной быстротой вернулись к Дюренштейну. Они, разумеется, не надеялись, что Ричард Львиное Сердце все еще там: Парсифаль не зря отманил их от замка. Но можно было попытаться напасть на след.
Помог тот самый крестьянин по имени Клаус, у которого друзья останавливались на пару дней перед своей первой попыткой вызволить короля Англии. Понимая, что идет на отчаянный риск (шпионы Парсифаля давно могли разузнать, в какой усадьбе скрывались посланцы Элеоноры), Фридрих навестил почтенного земледельца, и тот принял его с прежним радушием.
— О да, у нас были люди герцога! — сообщил он. — И очень интересовались, кто тут жил, сколько вас было, о чем вы говорили. Ну, я, как мог, запутал их: сказал, что сперва вас было трое, потом приехал четвертый, потом опять уехал. А о чем вы говорили, я, мол знать не знаю. Откуда же знать, коли все разговоры вы вели по-франкски? Ведь так оно и было.
— Почему же ты решил нам помочь? — улыбнувшись, спросил Тельрамунд. — Я слышал, что герцог Леопольд не обижает своих ландскнехтов.
— Это верно, — кивнул крестьянин. — По крайней мере, что касается оброка и всяких там повинностей, тут все по-людски, не жалуемся. Герцог наш, да пошлет ему Господь долгих дней, человек не вредный. Только вот если бы к его смелости да невредности еще бы капельку ума! Оно, конечно, ваша милость может оскорбиться, что я смею говорить такое о рыцаре...
— Ничего, ничего! — теперь Тельрамунд уже едва удерживал смех. — разумеется, ты ведешь себя дерзко, но со мной можно: я считаю, что уважение надо заслужить, будь ты хоть рыцарь, хоть король.
— Так ведь о чем и речь! — обрадовался Клаус. — А наш бедолага-герцог из-за своей, хм... малость скудноватой головы вечно связывается со всякими делами, от которых потом сам же бывает в накладе. Вот три года назад, почти что перед самым Крестовым походом, ввязался в войну с баварцами, притом из-за сущей ерунды — кто-то там по ошибке поохотился в его лесу. Ну так и получилось, что в самый пахотный месяц пособирал людей от земли, да еще скольких угробил! Я-то в тот раз откупился зерном и свиньями. А кончилось все тем, что пришлось Леопольду с соседями мириться, потому как иначе затеялась бы длинная война, а тут бы император приехал. Ведь покойный Фридрих, Царство ему Небесное, был крут по части непослушания. За междоусобицу мог и наказать как следует!
— Что верно, то верно, — согласился рыцарь, умевший слушать терпеливо, если надеялся в конце концов услыхать нечто важное.
— Ну вот! — Клаус почесал поясницу и ухмыльнулся. — А теперь он навязал себе на голову этого пленника — уж не знаю, кто он там, знаю только, что из-за него охрану Дюренштейна усилили в три раза, а воинам ведь платить надо! А рыцарям! Да еще и императора принесло, не к ночи будь помянут. И с ним — колдуна этого. Император-то Генрих тоже не так просто приехал и понатащил целый отрядище рыцарей и своих ландскнехтов. Из-за них мы второй месяц кряду по два оброка платили. Им, значит, на прожор!
— А теперь они, наконец, убрались восвояси? — вставил Фридрих вопрос, который давно собирался задать.
— Да вот только позавчера, — охотно ответил Клаус. — Сперва-то (четыре дня назад) уехали человек двадцать. Сам не видал, косари рассказали. Они припозднились, да так, возле дороги, на лугу и заночевали — благо при них собака была. Костер развели, луковой похлебки наварили и сидят себе. И тут — глядь едут по дороге, впотьмах, всего с двумя факелами! Тихо, будто что худое затевают. Крестьяне, однако, узнали рыцаря, что ехал впереди: он с Леопольдом на охоте был да ухитрился спьяну подстрелить домашнюю свинью. И не рыцарь он никакой, а простой охотник! Наши и зачесали репу: что ж такое — простолюдин, а в рыцарском плаще, да герб на щите? Факел-то как раз у него и был.
Фридриха не удивило такое сообщение. Про этот отряд он знал достаточно и давно
