узнали, что наняла эту банду чета Орделаффи, которым наши инновации стояли как кость в горле, и если покушение на гонфалоньера святой церкви каралось бы очень жестко, то смерть его жены, от которой, как они пришли к выводу, и дует ветер перемен, никого бы не тронула. В конечном итоге, город, оставшись без хозяйки, снова постепенно начал бы переходить к своим прежним владельцам.
Когда все показания сошлись у всех допрашиваемых трижды, как это и должно было быть, Риарио вызвал Антонио Орделаффи к себе на аудиенцию, которая затянулась на несколько суток и проходила в подвалах нашего дома, после чего, соседствующий с Орчи квартал превратился в пепел. В живых Риарио не оставил никого, включая женщин и дееспособных детей. Род Орелаффи прервался окончательно, оставив после себя только пепелище. Пятилетних дочерей Риарио не тронул, оставив их на попечение церкви. Народ, готовый подняться на защиту бывших своих правителей, после такого показательного суда быстро присмирел, и теперь о случившемся напоминает только шрам у меня на руке и не поддающийся восстановлению целый квартал в Форли. Это было страшно, действительно страшно, но еще страшнее было осознавать, что я не боюсь этого человека, потому что мой муж и тот, кто устроил это побоище — два совершенно разных человека. После всего случившегося, я внезапно осознала, что влюбилась, как малолетка, в собственного мужа, причем уже довольно давно. Где-то на краю сознания я понимала, что возможно это какая-то разновидность Стокгольмского синдрома или еще какое психическое отклонение, или как Ванька когда-то говорил, что я заочно влюблена в Джироламо Риарио на основе изученных фактов его биографии, и что только из-за него взялась за изучение Сфорца, что тоже не слишком-то и нормально, хотя любовь тоже может быть психическим отклонением, кто его знает.
С да Винчи у нас были странные отношения. Он говорил всем, что я его муза, и только благодаря мне он может творить. Сначала мне было неуютно под пристальным взглядом художника, но потом я привыкла, и наши отношения спустя некоторое время вылились в полноценную дружбу. Леонардо мой друг, наверное, единственный в этом мире, поэтому наши с ним неформальные отношения со стороны могут выглядеть не так, как престало этому веку. Риарио это понимал и, как во многом, совершенно не ограничивал меня в общении с артиста, даже на полном серьезе нанял его, чтобы тот нарисовал меня в довольно откровенном виде. Я приняла этот вызов, хотя сначала было не очень уютно, но потом у нашего гения родилась какая-то новая идея, связанная с железом и порохом, поэтому картина, как и многие другие, осталась незаконченной. Но, как признал супруг, я действительно могу вдохновлять этого человека, разглядывая какую-то железную трубку.
— Мама, ну ма-а-а-ам, — из полудремы меня вывел голос Оттавиано, который сидел на кровати между мной и Джироламо, и настойчиво о чем-то гундел мне в ухо. Увидев, что я открыла глаза и пытаюсь собраться с мыслями, он затараторил, как обычно бывало, когда начинал нервничать, или чем-то сильно заинтересовался. — Можно мы со Сципионом пойдем и посмотрим, что делает артиста? Ну, пожалуйста, мы не будем ему мешать, правда. А Сципа уже поправился и сегодня не кашляет, а на улице не сильно холодно, и он хорошо оденется. Мужчины не обманывают! — гордо заключил пятилетний сын, и я только покачала головой.
— Хорошо, но не долго и только под присмотром Чиэры.
— Мама разрешила, пошли скорее, — еще не слезая с кровати, сообщил радостно ребенок и поскакал к дверям, из-за которых неуверенно выглядывал Сципион.
Последние две недели прошли для меня в родительском аду. Сципион внезапно слег с лихорадкой и приступообразным кашлем, и долгое время мы даже температуру не могли у него сбить, но Вианео все же нашел нужные травы, чтобы поставить ребенка на ноги. Все это время я провела возле постели ребенка, мечущегося в лихорадочном бреду, в итоге чуть не слегла рядом от недосыпа и нервов.
— Ты слишком много им позволяешь, — глядя на меня, проговорил Джироламо, без тени упрека. Я только пожала плечами и закрыла глаза.
Как бы я не любила мужа, как бы к нему не относилась, дети всегда стояли выше всего. Это были мои дети и не важно, что их родила какая-то другая женщина или даже несколько. Я в равной степени любила их всех, включая Сципиона, который все еще называл меня по имени, но до того момента, как сломать этот барьер, который выстроила между ними Катерина, оставался маленький шажочек. Ненавязчивое, некоторое садистское влияние Риарио на меня, привело к осознанию, что я без сомнения смогу вырвать сердце любому, кто хотя бы косо посмотрит на моих детей, не говоря уже о том, чтобы причинить им вред. Вид трупов и крови теперь меня не пугал. Ко всему можно привыкнуть, даже к жестокости.
Я не заметила, как снова уснула, резко проснувшись от какого-то тревожного чувства. Оглядевшись, обнаружила мужа, стоящего возле окна, и что-то рассматривающего через стекло.
— Что случилось? — я быстро поднялась и подошла к мужчине, который даже не повернулся в мою сторону, все еще напряженно всматриваясь куда-то вдаль.
— Папа Юлий II в срочном порядке отзывает меня к себе, для выполнения возложенных на меня обязательств для подготовки армии к новому походу. Цель не ясна, как и сроки, и ты не можешь поехать со мной, — он повернулся ко мне, глядя холодным взглядом, от которого я уже отвыкла. Тяжесть заполнила все свободное пространство в груди, а голову забило скверными мыслями. Чувство тревоги нарастало, переходя в какую-то иррациональную панику.
— Когда?
— Завтра. Мне нужно подготовиться. — Он вышел из комнаты, а я так и осталась стоять посреди комнаты, пытаясь убедить себя в том, что ничего страшного не произойдет, но это помогало мало. Я кое-как смогла привести себя в порядок, чтобы спуститься к завтраку, хотя сомневалась, что мне полезет кусок в горло. Тот неприятный неживой холодок, о котором я уже давно позабыла, снова начал окутывать меня.
Как обычно на завтраке присутствовали мать и сестра, с которой за полгода перекинулась от силы парой слов, и до сих пор не понимала, что она тут забыла, но Риарио четко дал понять, что выгонять зимой женщин на улицу не будет. Больше никого за столом не было, хотя, вопреки возмущению Лукреции, с нами за столом всегда находились
