Он разнуздал буланого и ослабил на нём заднюю подпругу, чтобы коню удобнее было пить и пастись. Пока конь ел клевер, дружинник стоял спиной к Забаве Путятишне, потому что она стирала в корыте свою одежду и ополаскивалась сама. А потом пустились в обратный путь. Евпраксия ехала на втором коне. Сидела она в седле по-мужски, низко нахлобучив на лоб шапку Даниила, чтобы никем не быть узнанной. Гурчевецкий шлях, как и накануне, был почти пуст, а вот после поворота на оживлённую киевскую дорогу надежды на эту шапку осталось мало. Но, кажется, повезло.
Когда на вечерней заре огибали холм с тремя ветряными мельницами, сворачивая к Днепру, Даниил взглянул на закат и предположил, что завтра будет тепло. А глубокой ночью, когда впереди показался Киев, Евпраксия попросила своего спутника проводить её к дому Микулы Селяниновича и его дочерей. Прощаясь с ним у ворот, она обратилась к нему с ещё одной просьбой. Потом поблагодарила его за всё. Коня он у неё взял.
Глава двадцать шестая
Этой же ночью в Киев вернулся Вольга. Ужасная весть настигла его в кабаке уже под Смоленском, где он остановился с товарищами для отдыха. Тут же вскочив на коня, он один пустился в обратный путь и уже через семь часов коня доконал. По счастью, это случилось недалеко от заставы, и ему дали другого. Отроки на дозорной башне Северных ворот Киева за версту узнали Вольгу Всеславьевича при свете луны и сразу открыли ему ворота. Ворвавшись в город, Вольга заехал на постоялый двор, где единым духом выпил два ковша браги и завалился спать – он не смыкал глаз почти уж четверо суток. Весть о его прибытии разбудила Киев раньше зари. И всюду – от самой бедной избы до княжеского дворца, все перекрестились. Мало кто сомневался в том, что Вольга, проснувшись, сразу найдёт Евпраксию. Но когда этот чёрт проснётся – никто не знал.
На заре Микула Селянинович вновь отправился в поле. Он взял с собой для компании волкодава, которого накануне Ян отдал Зелге, за что она вернула ему текинского жеребца. Ведя под уздцы лошадку, тащившую на спине соху, Микула посвистывал очень весело. Он посвистывал бы ещё веселее, кабы Евпраксия не велела ему день – другой молчать о её чудесном спасении. Это же пожелание она ночью высказала служанкам и дочерям хлебопашца, которые чуть с ума не сошли от счастья, когда она заявилась. Трём дочерям, а не двум! Они разобиделись. Не смягчил их даже очень подробный рассказ о всех злоключениях рыжей сучки, как сразу обозвала Евпраксию Зелга. Спасибо, хоть накормили!
– Совести нет, – ворчала премудрая Василиса Микулишна, забираясь под одеяло, – мало того, что переполох устроила среди ночи – ещё, свинья, и командует!
– Коза драная! – яростно поддержала сестру Настасья, ложась с ней рядом. Спали они на большой кровати. Зелга с Евпраксией улеглись на печи. Микула пошёл спать в горницу.
Хоть Евпраксия почти весь остаток ночи только и делала, что подлизывалась к разгневанной Тугорканской наследнице, та была к ней неумолимо повёрнута только задом. Впрочем, и это было с её стороны большим одолжением. На рассвете, когда Микула скрипнул воротами, Зелга глухо, свирепо бросила:
– Дрянь! Я ради тебя поскакала в Любеч, а ты себя как ведёшь? Это почему никому нельзя ничего рассказывать? Все охотники и дружинники с ног сбиваются! Князь, княжны и госпожа Янка сходят с ума! Вся Русь с ума сходит! Разве тебе никого не жалко?
– Ну, хорошо, – сжалилась над Русью Евпраксия, – если тебе так не терпится почесать языком, то спрыгивай с печки и беги в Киев! Прямо сейчас.
Зелга удивлённо приподнялась на локти.
– И всем рассказывать?
– Потихонечку. Ты понимаешь, душа моя? Потихонечку! Двум – трём сотням людей, не больше. И упаси тебя Бог кому-нибудь растрепать, где я нахожусь! Во дворец не суйся, ибо мой гнев на княжескую семью пока не остыл. Но прежде всего беги к меднику Улебу и забери у него те пуговицы, которые я ему отдала! Думаю, что он работу над ними уже окончил.
– А он их мне, думаешь, отдаст? – усомнилась Зелга, свешивая ноги с печи.
– Отдаст. Он прекрасно знает, что мы с тобой – одно целое. Объясни, что я велела забрать. И скажи, что скоро к нему приду!
– Дайте нам поспать, греховодницы! – пропищала с кровати премудрая Василиса Микулишна, натянув одеяло на ухо, – вот поганки!
– Просто негодницы! – поддержала её Настасья. Спрыгнув с печи, Зелга торопливо надела юбку, рубашку, бархатную зелёную шапочку с белоснежным пышным пером и помчалась в Киев.
Рассерженные Микулишны больше уж не уснули. Ещё часок поворочавшись, они стали орать служанкам, чтоб те готовили завтрак. С кислыми рожами выбравшись из-под двух пышных одеял, пошли умываться. Вернувшись, сели и начали прихорашиваться.
– Позволь, премудрая Василиса, я заплету твои косы дивные! – ласково предложила Евпраксия, соскочив с печи, – а ты, Настасья, румяна эти оставь! Пошли сейчас девку ко мне домой, пускай принесёт хорошие.
Премудрая Василиса, самостоятельно заплетая косы, с недоумением огляделась, словно не замечая Евпраксию. После этого обратилась к своей сестре, которая натирала щёки румянами перед зеркальцем:
– Ай, Настасьюшка! Ты сейчас ничего не слыхала? Мне показалось, будто лягушка в избе заквакала!
– Да откуда ей в избе взяться? – важно махнула рукой Настасья, – это, должно быть, овца на улице блеяла!
– Разве? А не свинья ли это на грядках хрюкала, пожирая нашу морковку сладкую?
– Ах вы, злобные крокодилицы! – со слезами на воспалённых глазах вскричала Евпраксия, – мало вам, что меня два дня басурмане мучали? Вы решили меня домучать? Ведь вы же даже не знаете, почему мне надо пока таить своё возвращение!
Две сестры устыдились, но промолчали. Во время завтрака, состоявшего из трёх блюд, к которому Зелгу не дождались, они также молча подкладывали Евпраксии самые слюновыделительные куски. Она не отказывалась, но обиженные гримасы всё ещё корчила.
– А где Зелга? – спросила её Настасья, когда уже пили квас, – куда ты её отправила?
– На Подолие. Не волнуйтесь, я вашей младшей сестре больше ничего не стану приказывать. Буду только её просить о дружеской помощи. И она у вас жить останется. Ей здесь лучше.
Эти слова понравились двум Микулишнам так, что они сейчас же расцеловали Евпраксию, и пошла у них болтовня про княжеских отроков.
После завтрака младшая сестра отправилась в хлев – поглядеть телёнка, а Василиса Микулишна взяла лук со стрелами да затеяла упражняться в стрельбе, избрав в качестве мишени чугунный печной горшок, сушившийся на заборе. Стрелы в него не втыкались, но и испортить его они не могли. Действуя таким образом, она чуть не убила Зелгу, которая от большого ума
