что хамить.
— За скаски твои про Нингуту я тебя благодарю, — неожиданно тепло начал тот, но сладости в его речах хватило ненадолго. — Но измыслил я: а на что мне вы? Ужо прийму я в полк албазинцев, коих в остроге сотни многие — и с ими Нингуту порушу! Ты сам баял, что сил у их воеводы мало. На кой мне тогда ваш воровской острожек?
— Мудр ты, боярин, — кивнул Ивашка. — И за слова прямые благодарствую. Но, мнится мне, что неверно тебе о Темноводном поведали. Дозволь правду молвить?
И, не дожидаясь «дозволения», Делон выдал все стратегические данные!
— Темноводье наше может выставить пять сот воев, из коих сотня — конные. Все с самопалами: немало кремневками да с жагрою, у всадников и карабины маются. Все стрельбе выучены, а многие обучены аки полки иноземного строю…
— Ишь ты! — вскинулся Пашков. — Да откель тут таковым взяться?
Ивашка посмотрел хитро на Дурнова.
— Средь нас есть служилые литвины и черкашенины. В ляшкой и немчинской выучке сведущие…
— Сам-то откель про иноземные полки ведаешь? — не унимался Афанасий Филппович.
— Воевал. Видел, — неожиданно сухо выдал «Делон».
И столько за этими двумя словами осталось недосказанного, но жутко интересного! Воевода даже по новому взглянул на переговорщика. Да, признаться, Санька и сам смотрел на своего есаула так же.
— Дальше дозволишь, боярин? — с ноткой недовольства продолжил Ивашка.
— Дозволяю.
— Пушек ладных и крепких у нас более двух десятков. Аще дрянных, у богдойцев надуваненных — десятками. Пушкари обучены, зелья порохового… имается. А в Албазине же… Уж прости меня, Афанасий Филлипович, но дурное там воинство. От полка Кузнеца мало кто остался, а прочие — всё больше людишки гулящие, а не ратные люди. Допрежь вот две сотни темноводцев супротив всего Албазина стояли — и токма тявкали оне. Даже саблю никто не вынул. Вот и думай, воевода, с коим воинством тебе победа в руци падет.
Пашков снова стал недоволен. Теребил торчащую во все стороны бороду и тыкал острым взором во все стороны.
— Значитца, неможно мне без темноводцев… А скажи-тко, Ивашка: а без одного темноводца можно?
Воевода хитро улыбнулся, тогда как в шатре повисла давящая тишина. Ивашка ухватил с лёту и дерзко посмотрел на своего атамана.
— И хотел бы, воевода, тебя порадовать, — наконец, улыбнулся «Делон». — Но Сашко атаманство не по указу получил. Войско наше его поставило, за им оно и пойдет.
— А за тобой нет?
«Паскуда! — скрыл невольную улыбку Санька. — Он же нас стравливает. И Ивашка ему подыгрывает. Тоже та еще паскуда!».
Есаул не просто подыгрывал, он балансировал на лезвии ножа. Только и гадай: обманывает ли он воеводу… или обманывает Дурнова в том, что обманывает воеводу. Поди пойми его!
— Тут, воевода, еще мыслишка есть значимая. Сила Темноводья — это не только наши казаки. По кличу Сашка на войну пойдут местные роды. Дауры, тунгусы, ачаны, гиляки. И пойдут они токма за им.
— О как! То-то я гляжу, что за нехристь предо мной сидит. И много ль у тебя таковых?
Воевода впервые обратился напрямую к атаману.
— Тысяча, — лениво бросил Санька, поневоле преисполняясь чувством собственной крутизны. Летом он собрал девять сотен. Это дауры вместе с низовой дружиной Индиги. Так что сейчас, учитывая прибывших рабов хорчинов, он вполне сможет и тысячу призвать.
— Ишь! — нахмурился Афанасий Филиппович. — И как же ты их примучил?
Дурной на миг вспыхнул. Уже почти вскинулся высказать ему что-то вроде «ты только и думаешь, что про насилие, а надо уметь договариваться!»… Но посмотрел в эти маленькие острые глаза — сдулся.
«Прав Ивашка — какой смысл перед ним бисер метать?».
— Слово заветное знаю, — только и буркнул атаман.
— А мне шепнешь ево? — воевода забавлялся и всем своим видом намекал, что просить поделиться заветным словом можно по-разному.
— На дыбе, может, и шепну, — тускло ответил Санька. — Только ты, воевода, всё равно им не сможешь воспользоваться. Не сработает.
Пашков покивал. На дыбу он вора-атамана отправил бы с радостью. Но и дураком все-таки не был.
— Что ж, темноводцы… Мнится мне, тогда летом в поход и пойдем! Последуете за мной?
Вроде бы, убедил Ивашка Дурнова. Но в этот момент тому так остро захотелось выкрикнуть «нет!» и уйти из этого шатра! С боем прорываться в родной Темноводный, ни о чем не договариваться сэтой алчной агрессивной гнидой…
Ударили по рукам.
Пашков, весь погруженный в летний поход и происткающие из него выгоды, уже напрочь забыл о своих претензиях и обвинениях. Сидящие перед ним темноводцы сразу превратились в верных подданных государя, с которыми не зазорно вести дела… к вящей славе Москвы, разумеется! Переговорщики принялись обсуждать детали предстоящей войны: когда какой острог выступать должен, сколько дощаников брать, какие припасы… А Саньку давила гнетущая тяжесть. Нельзя! Нельзя идти на Нингуту! По крайней мере, вот так нагло и глупо — в лоб.
В лоб…
— Постойте! — остановил он переговорщиков. — Ладно. Пойдем в поход. Только с умом надо. Не в ворота ломиться, а через черный ход войти.
— Чего?
— Есть бумага?
На предложенном грубом листе, который всё время норовил свернуться в трубочку, угольком из жаровни, пачкая руки, Санька жирно вывел изгиб Амура.
— Вот он — Черный Дракон. Справа — пасть его у моря, слева — хвост. Вот левые лапы — Зея да Бурея. Вот правые — Шунгал да Ушура. Вот тут у хвоста — Албазин. А под зейской «лапой» — Темноводный. Но вы смотрите на правые лапы. В Шунгал справа впадает речка Муданьцзян или Хурга. На ней-то Нингута и стоит. Да, мы можем просто до нее доплыть. Но места там многолюдные: хурхи живут и другие дючеры, что с Амура переселились. Нас загодя увидят, Шархуду предупредят. Войск у него и верно мало осталось, но народ сбежится, амбань их вооружит — и тогда немало крови мы прольем под стенами крепости.
— Но? — Ивашка слегка дрожал, жадно впитывая каждое слово атамана.
— Но можно и другим путем. Вот лапа «Ушура». И где-то тут, слева в Ушуру впадает Мулин-река. Мулинхэ, — Санька прочертил тоненькую линию на своей карте.
Воевода склонился над бумагой и понимающе зацокал: даже дебилу было ясно видно, что верховья Муданьцзяни и Мулинхэ почти соприкасаются.
— Незаметно спускаемся по Амуру, — досказал уже очевидное Дурной. — Если и увидят нас у Шунгала, то решат, что мы в иные места идем. Потом подымаемся по Ушуре и — сколько сможем — по Мулинхэ. Там оставляем дощаники и весь тяжелый обоз — и совершаем бросок до Нингуты. Если нас и заметят, то уже перед самым сражением. Есть шанс вообще город с наскока взять. Крохотный,
