в замке Святого Ангела, и 24 мая 1084 года разбил лагерь у стен Рима. Однако Генрих IV, сместивший Григория и коронованный марионеточным антипапой, его не дождался: за три дня до появления нормандцев у ворот города он уехал в Ломбардию. На рассвете 28 мая первая из ударных частей Роберта прорвалась через Фламиниевы ворота, и вскоре папа был освобожден из своей крепости и триумфально возвращен в Латеранский дворец. И лишь тогда случилась беда: весь город пал жертвой настоящей оргии грабежа и разрушения. Она продолжалась три дня, пока жители не потеряли терпение и не восстали против своих притеснителей; и тогда люди Гвискара подожгли город. Храмы на Капитолийском и Палатинском холмах были полностью разграблены; от церквей, дворцов и храмов остались одни стены. Между Колизеем и Латеранским дворцом практически не осталось уцелевших в пожаре зданий. Несколько недель спустя, осенью 1084 года, Роберт Гвискар вернулся в Грецию вместе с Боэмундом и новым флотом из 150 кораблей. Дела с самого начала пошли плохо: по дороге на Корфу на них напал венецианский флот и дважды за три дня задал хорошую трепку. После второго поражения Гвискара венецианцы послали в лагуну вестников с сообщением о победе, но они недооценили Роберта. Увидев, что пинасы [77] исчезли за горизонтом, и поняв, что появился шанс застать врага врасплох, он собрал немногие оставшиеся корабли и бросил их в последнюю атаку. Расчет оказался верным. Анна Комнина сообщает о 13 000 погибших венецианцах и о 2500 взятых в плен. Корфу пал, и на зимние квартиры на материке отправилась уже значительно повеселевшая армия.
Однако зимой появился новый враг: эпидемия (вероятно, тиф), которая не щадила никого. К весне 1085 года умерли 500 нормандских рыцарей, а большая часть армии утратила боеспособность. Сам Роберт сохранял бодрость и уверенность, но в середине лета, поплыв на захват Кефалонии, он почувствовал, что страшная болезнь настигла и его. Корабль бросил якорь в первом же безопасном месте – в заливе, который и сегодня называется Фискардо. Здесь Гвискар умер 17 июля 1085 года; его жена Сишельгаита была с ним рядом. Ему было 68 лет. За последние четыре года он видел, как при его приближении бегут императоры Востока и Запада; он своей рукой вернул на престол одного из величайших пап Средневековья. Если бы он прожил еще несколько месяцев, Алексей Комнин мог бы оказаться одним из краткосрочных византийских правителей, а может быть, и последним.
Империя избавилась от непосредственной опасности, но никогда не находилась в безопасности подолгу. Нормандцы временно сошли со сцены, но на их место пришли печенеги. За последние двести с лишним лет они оказались самым алчным и жестоким из варварских племен. Весной 1087 года огромное войско печенегов вторглось в империю; три года спустя оно стояло неподалеку от Константинополя. Алексей был вынужден прибегнуть к одному из древнейших дипломатических трюков – заручиться поддержкой одного племени в войне против другого. На этот раз он обратился к половцам. У них не было серьезных раздоров с печенегами, но они охотно откликнулись на его призыв. Половцы прибыли поздней весной, и в понедельник 28 апреля 1091 года два войска встретились у Левуниона в устье реки Марицы.
В произошедшей на следующий день битве печенеги, чьи жены и дети по традиции последовали за ними на войну, были почти полностью истреблены. Нескольких пленных оставили в живых и взяли на службу, однако большинство погибло во время массовой резни. Ни византийцы, ни половцы не вышли из этого боя с честью, однако битва при Левунионе стала самой яркой победой, одержанной византийской армией со времен Василия II. Она не только освободила империю от печенегов на ближайшие тридцать лет, но и преподала другим племенам хороший урок. Что еще важнее, она закрепила положение императора: он наконец доказал, что способен восстановить хотя бы часть былого величия Византии. Василевс, который через несколько дней после битвы гордо ехал по улицам Константинополя, мог смотреть в будущее так, как это не удавалось ему за все десять лет с восшествия на престол, – с уверенностью и надеждой.
Примерно к концу 1094 года Алексей Комнин принял послов из Рима. Папский престол уже шесть лет занимал Урбан II, который очень старался улучшить взаимоотношения между Константинополем и Святым престолом. Улучшать требовалось многое: после восшествия Алексея на трон папа Григорий VII отлучил его от церкви, а когда император узнал об альянсе папы с ненавистным герцогом Апулии, понтифик упал в его глазах еще ниже. Папа, в свою очередь, с таким же ужасом узнал, что Генрих IV получает плату от Алексея, и ко времени смерти Григория ситуация была хуже, чем когда-либо. Когда три года спустя на папский престол взошел Урбан, он начал примирение с того, что отменил отлучение Алексея, а тот в ответ открыл все латинские церкви в Константинополе, закрытые ранее по его приказу. Император и понтифик обменивались письмами, и разрыв постепенно уменьшался; ко времени приезда папских послов в Константинополь император и папа вновь были в дружеских отношениях.
Легаты привезли приглашение отправить представителей на Вселенский собор, который должен был состояться в Пьяченце в марте следующего года, и Алексей немедленно согласился, поняв, что это прекрасная возможность попросить Запад о помощи против турок. На самом деле ситуация в Анатолии подавала гораздо больше надежд, чем когда-либо со времен битвы при Манцикерте, и завоевание Малой Азии казалось вполне возможным; однако оно было неосуществимо без военной помощи Запада, и в Пьяченце следовало заручиться ее обещанием. Представители Византии хорошо справились со своей задачей: они сделали упор не на награды, которые принесет победа над турками, а на религиозную сторону вопроса – страдания христианских общин на Востоке, погружение Малой Азии во мрак под наплывом турок, присутствие мусульманской армии у самых врат Константинополя и неотвратимость угрозы не только для Византии, но и для всего христианского мира. Это сильно впечатлило Урбана II. Пока он ехал домой во Францию, в его голове постепенно созрел план, еще более амбициозный, чем ожидал Алексей, – священная война, в которой объединенные силы Европы пойдут против сарацин. По этой причине Урбан II назначил на 18 ноября 1095 года еще один собор в Клермоне, пообещав сделать на нем крайне важное для всего христианского мира заявление. Когда назначенный день настал, послушать папу собралась такая огромная толпа, что Урбан покинул собор – его папский трон водрузили на помост у восточных городских ворот.
До нас не дошел текст речи Урбана, но о ее сути мы можем судить наверняка. Он заявил, что долг западного христианского мира – отправиться спасать восточных христиан. Все, кто согласится это сделать «лишь из религиозного рвения, а не ради выгоды, чести или прибыли», умрут прощенными – их грехи
