материи монашкам на одежду и немалыми деньгами серебром ихним, а посему надобно с ним пройти в Китай-город до новой церкви Ильи Пророка, что на Ильинке. Желая услужить матушке игуменье, я согласилась, тем паче, что толмач, эта морда лживая и продажная, обещал тот изрядный кусок материи самолично донести до ворот Вознесенского монастыря, потому как мне, дескать, это будет довольно тяжко и несподручно.
– Что же в этом худого? – не поняла княгиня Просковья, потянулась к столику у изголовья, где стояла изящная фарфоровая чашка с прохладным свекольным квасом – любила этот квас с ложечкой меда попить после бани!
– Тут худого ничего не было, – улыбнулась княжна Лукерья, удивляясь, как это ловко у нее получается сочинять сказку о самой себе. – Худое было там, у церкви Ильи Пророка, когда по жаре и по пыли добрели до двора, где стоял с обозом тот злоехидный тезик. Приметив по моему вспотевшему лицу, что я хочу пить, он вынес на крыльцо кружку с каким-то питьем…
– Должно, это вино заморское, – подсказала старая княгиня, отхлебнула большой глоток кваса и добавила: – Сама я мало что понимаю в заморском питье, но от знакомых доводилось слышать, что весьма приятно на вкус и голову туманит так, что без причины скакать хочется – бесовское питье, по моему разумению, ежели это и в самом деле так! – высказалась решительно княгиня. – Что далее было, сказывай, Луша.
– Нет, не вино, – возразила княжна Лукерья и рукой отмахнулась даже. – Вкус вина я бы распознала и пить не посмела бы, тем более из чужих рук. Питье было чистое, с легким запахом цветка розы. Выпила я ту кружку и враз сомлела. Тезик и толмач, помню, подхватили меня под руки и внесли в прохладную горницу, а потом я будто в омуте утонула, в голове легкий звон и – все, уснула.
– Ах, изверги некрещеные! – в гневе вскрикнула княгиня Просковья, в ее желтых глазах словно гневные молнии засверкали, и княжна Лукерья еще раз убедилась, что наследственная кровь Малюты Скуратова в тетушке замешана в изрядном количестве, и гневить ее весьма опасно, может пойти на крайние меры и крепко досадить человеку, который вызовет этот приступ ненависти.
– Очнулась от того, что меня сильно качало, да лошади фыркали рядом. Глаза открыла – темно, догадалась, что я в крепком возке и что меня куда-то везут. Хотела закричать, а рот завязан, руки связаны на груди узлом, и обе ноги связаны, не шелохнуться, как тому младенцу в тугих пеленках! Какие-то люди разговаривали, а понять их не могла. Догадалась, что это персы меж собой лопочут. Не ведаю, тетушка Просковья, сколь дней я проспала, только уже затемно обоз остановился в каком-то селении, персы костер разожгли, ужин приготовили. Мой похититель перс Али – так он сам назвался – развязал мне рот, из своих рук накормил жареной бараниной с хлебом, вновь дал проклятое питье, чтоб спала беспробудно и не поднимала крик, когда днями проезжали через селения… Таким образом довезли до Астрахани, а там и вовсе исхитрились, змеи подколодные. Зная, что будет на таможне досмотр, они мне лицо, руки и ноги измазали каким-то черным снадобьем, обратив меня таким образом в настоящую персиянку, а потом еще и на лице что-то натворили. В полусне я различила, что досмотрщик, заглянув в мой возок, со страхом выкрикнул: «Оспа! У персиянки оспа! Живо убирайте ее на свой корабль и вон из города!» – Меня тут же подхватили под руки и ноги и снесли на корабль тезика Али, заперли в темный чулан. Сквозь дверь слышно было, как смеялся тот проклятый перс, похваляясь удачной своей выдумкой!
– Боже мой! И Господь не покарал того басурманина? Не сжег его пакостного корабля? – Видно было, что придуманная княжной Лукерьей сказка о ее похищении взволновала старую княгиню до такой степени, что у нее от возмущения даже белые пальцы стали подрагивать, и она не смогла держать чашку с квасом в руке, поставила ее на столик. – Что же потом с тобой было, страдалица ты моя? Неужто продал тебя в наложницы своему царю? Говорили при дворе великого государя и царя Алексея Михайловича, что у тамошних царей по сто и более бывает жен и полюбовниц! И это не считается великим грехом!
– К моему великому счастью, я сильно приглянулась тому тезику Али, он передумал меня продавать своему шаху, а стал улещать разными посулами и подарками, чтобы я отреклась от своей веры и приняла бы мусульманство, тогда бы он взял меня в жены…
При этих словах княгиня Просковья едва не захлебнулась квасом, который снова хотела, было, попить, торопливо опустила хрупкую посудинку на столик, но ничего не произнесла, а только истово закрестилась, скосив глаза на роскошный, в золоте и серебре иконостас с ликами святых, которые, похоже, также внимательно и молча прислушивались к рассказу беглой монашки о ее странных злоключениях в заморских краях…
– И что же? Ты меняла веру? – голос старой княгини пресекся, она буквально впилась взглядом в строгое лицо племянницы.
– Долго я отнекивалась, говоря, что страшусь кары небесной за отречение, а потом случай выпал на время эти домогания отвести, – успокаивая тетушку Просковью, начала снова свой рассказ княжна Лукерья, теперь уже гораздо ближе к истине. – Однажды вышла я в город в сопровождении слуги Мурата – одну меня тезик в город не отпускал, боялся, что убегу. Пришли мы на базар, а там несколько торговых лавок наших русских купцов. Только я хотела подойти к одной из них и переговорить с хозяином, не укроет ли он меня на своем корабле, как слышу – перс в одежде дорожного гонца и с двумя конями говорит с тем хозяином на… русском языке! Прислушалась, а он называет себя самарским стрельцом Никитой, уговаривает купца укрыть его на своем струге и увезти в Россию. Тут я хотела было вступить в разговор, да налетели стражники на того стрельца, началась такая драка, какую мне после не приходилось видеть – один супротив целого десятка! Лихо бился стрелец, да его из пистоля крепко поранили в лицо, а подумали, что насмерть, начальник стражи повелел оттащить тело на городскую свалку, псам на съедение. Тогда уговорила я слугу Мурата пойти на кладбище и предать тело земле, а оказалось, что стрелец был жив, только без сознания. Мы с Муратом приволокли его ночью в дом тезика, я обмыла рану, стала за ним ухаживать. Тезик, прознав, что за поимку сбежавшего с кладбища гонца обещана большая награда, хотел было выдать его властям, да я пригрозила, что в таком случае я и
