Евгения Соловьева - Мастер теней (СИ)

— Лети, ласточка! — Шу подкинула еще одну птицу, голубую с оранжевым. — Ласточки должны летать свободно, правда?

Ласточка? Она знает, кто он. И что теперь?

Стриж тяжело сглотнул. Ошейник давил на горло, не давая дышать и думать.

— Иди сюда! Налей мне, — Шу махнула рукой куда-то в сторону, сшибив бокал. Зазвенели осколки. — Ширхаб! Клиа-саа-ри!

Мгновенье Шу подождала, глядя на разбитый бокал. Тот не реагировал.

— Клиа-са… саа-ри! — повторила она еще тщательнее.

Бокал вспыхнул голубым и растекся по паркету дымящейся лужицей. Шуалейда выругалась, как солдат, и безо всяких заклинаний материализовала рядом с собой целый поднос с бокалами. Пустыми.

— Ширхаб. Налей мне! — снова потребовала она и потянулась поправить упавшие на лицо волосы, забыв о книге в руках. — Да ширхаб же! — обиженно вскрикнула она, отбрасывая книгу.

Та превратилась в журавля с синими, розовыми и оранжевыми перьями и неспешно пошла прочь, высоко задирая голенастые ноги и время от времени наклоняясь и тыкая клювом в паркет.

— Что смотришь? — сердито спросила она Стрижа и откинула спутанные пряди с лица. Стали видны светящиеся глаза, один ядовито-лиловый, другой фосфорно-синий. — По каким болотам тебя носило? Ну? Ты нальешь мне или нет?

Не дождавшись ответа, она вскочила, покачнулась и схватилась за перила. Вокруг неё разгорались беспорядочные всполохи — голубые, сиреневые и почему-то серебряные.

— Какого ширхаба молчишь? Иди сюда, быстро! — она указала на пол у своих ног. — Я сказала сюда.

Её голос перешел в шипение, пряди волос зашевелились и засветились синими разрядами, маленькими и быстрыми, как жуки-плавунцы. Стриж не мог пошевелиться, завороженный нереальным зрелищем. Он напрочь перестал понимать, где он и что происходит, только ждал чего-то… может быть, чтобы сжимающий шею металл отпустил, и не было так холодно и больно?

— Вот как… — протянула Шу, сделала неверный шаг, забыв опустить ногу на паркет, и зависла над полом. — Тигренок забыл, кому принадлежит. Так я напомню.

В руках Шу появилась плеть, ремень метнулся через всю комнату — или не ремень, а стихийный поток — и, захлестнув за плечи, рванул Стрижа к ней.

— Упрямец. — Она покачала головой и указала плетью на пол. — Ты мой. Мой! Покорись, ты же хочешь.

Безо всяких эффектов последнее рванье упало, глухо стукнул об пол футляр с камнем. Стриж вздрогнул и еле подавил порыв схватить её, сам не понимая, чего хочет, любить её или свернуть ей шею.

— Хочешь! — Шу коротко рассмеялась, огладив его взглядом с головы до ног, и вновь сердито сощурилась. — Мой. Будешь слушаться?

Она провела сложенной плетью по его груди, по животу.

Стриж сжал зубы, заставляя себя остаться на месте и дышать, просто дышать.

— Будешь. Сейчас же! — выкрикнула она, вспыхнув фейерверком разноцветных искр, закусила губу и замахнулась плетью.

Стриж едва покачал головой, не отрывая взгляда от безумно светящихся глаз.

Светлая, чего я жду?..

Плеть ожгла, выбила воздух из легких и заставила покачнуться. Скорее от неожиданности — до последнего Стриж не мог поверить, что Шу ударит.

Второй удар он опередил. Перехватил её руку, вырвал и отбросил плеть. Прижал к себе, не обращая внимания на горящий рубец. Шу не сопротивлялась, лишь мелко вздрагивала и пыталась спрятать лицо. Смеется?

Поймав за волосы, Стриж заглянул ей в глаза. Мокрые. Не смеется, плачет. Сумасшедшая. Любимая… Моя.

— Мой, — всхлипнула она.

Вместо ответа Стриж опустился на колени, усаживая её на себя, и поймал губами её удивленный стон — дурманно сладкий, пахнущий вином и фейской пыльцой.

Птицы, сотня бумажных птиц, освещали зазеркалье нереальными разноцветными огоньками и шуршали на разные голоса бумажными крыльями. Сначала Дайму показалось, что Шуалейды нет, только птицы. Но через миг в нос ударил запах фейской пыльцы, заставив сердце болезненно сжаться от воспоминаний, и в мерцающем хаосе проявилась сидящая на ступенях фигурка. Одна.

— Шу?.. — едва успел шепнуть Дайм, как скрипнула дверь в ее покои, полоса света легла на паркет, а поверх неё — тень мужчины.

— Что стоишь? Тигренок!

Шуалейда странно и хрипло засмеялась, а Дайм оглянулся на стол, где должен был стоять бокал вина, в котором купалась фея. Бокала не было — а Шу была безнадежно пьяна.

Схватившись за раму зеркала так, что пальцы утратили чувствительность, Дайм смотрел на двух сумасшедших и почти не дышал: надо бы отойти, оставить их одних, не дело это, подглядывать. Но вдруг Шу понадобится помощь?.. и разве это не обязанность, главы Канцелярии, знать все и обо всех?.. и… к шису отговорки. Слишком больно видеть несбывшуюся мечту — так больно, что не оторваться.

Те двое в зазеркалье не замечали его, занятые друг другом. А Дайм вглядывался в окутывающее их серебристое сияние, не в силах поверить, что они сами не видят предопределенности, и все дерутся, как неразумные дети. Вот только чувства совсем не детские.

Дайм вздрогнул, когда плеть коснулась кожи Стрижа — словно удар ожег его самого. И слезы Шу щипали глаза, словно его слезы. А дальше Дайм перестал различать, где кто, и не пытался думать, утонув в чужой любви, захлебнувшись чужим счастьем — горьким, как проклятье, сладким, как мечта.

Лишь когда женщина в зазеркалье уснула на руках у мужчины, Дайм осознал себя. С трудом разжав задеревеневшие пальцы, он отступил от зеркала, опустошенный, усталый, совершенно неправильно счастливый и…

Странная, совершенно неправильная мысль все больше владела им, заставляя сердце биться птицей. Когда убийца уложил Шуалейду на постель, снял ошейник, оставил его на подушке рядом с Шу, поцеловал её и забрался на подоконник раскрытого настежь окна, Дайм уже знал, что делать дальше.

— Лети, Стриж, лети, — шепнул он одними губами, глядя на развернувшиеся за спиной убийцы призрачные крылья. — Спорим, далеко не улетишь?

Спорить с Даймом было некому, но в намеченном на ближайшие дни тонком деле он не нуждался ни в советчиках, ни в помощниках, ни в праздных зрителях. Там, в зазеркалье, глупые дети доиграли финал грустной сказки. Но задери его ширхаб, если не удастся все повернуть в нужную сторону. К вящему благу Империи, читай — Дайма Дукриста.