забрали из охотничьего домика двое каких-то мужиков. Они представились: «Мы от Якова». Григория не было всю ночь и не было его с прибывшими. Они ничего не объясняли, а Яна, измотанная происшедшим за ночь, ничего не спрашивала. Артур казался умиротворенным и блаженным. Смотря в его глаза, она поняла, что он под кайфом. Девушка не могла понять, как он в этой ужасной избушке смог себя «расколбасить». Артур улыбался ватным лицом и непонимающе смотрел по сторонам. Их встречал Яков, здоровенный мужик с огромными руками.
– Ну здравствуйте, гости дорогие! Попали в переделку, значит? – и спокойно осмотрел прибывших. Его глаза веселые и одновременно холодные ходили от одного лица к другому. Артур вяло пожал предложенную ладонь, больше похожую на ковш. Яна, собравшись с духом, спросила:
– А что с нами было этой ночью? Где наш провожатый и семья, которая ехала с нами?
– Что было? Да ничего – волки. Да и болтает вас, как одну вещь в проруби. Вон гляди, какой дружок твой нарядный, аж жмурится. Плющит вас, вот и померещилось. Сейчас мы вас в порядок приведем. Токо дрянь всю выкидывайте, все равно обыщут вас! Помаетесь маленько, но мои бабки помогут, – и Яков весело подмигнул Яне.
– А семья где? Этот Витя и Ира? – не отставала Яна.
– Они в Битучары вернулись, Ире поплохело, – ответил хозяин деревни и пошел по своим делам. Яна поняла, что ответов не получит, и полезла в карман за Трамалом. Она вспомнила, что последний раз кололась позавчера в Москве. Сейчас вторая стадия абстиненции перетечет в третью, и через сутки ей сам черт не поможет. Все ужасы прошедшей ночи меркли перед тем, что ей придётся пройти. Яна тяжело вздохнула и оглянулась по сторонам, прикидывая, в каком месте она будет «переламываться».
Нигде не было асфальта, даже щебеночной насыпи. От дороги до крыльца ближайшего дома проложены доски из сосны, чтобы не месить грязь. Рядом висела рельса пожарного колокола и что-то похожее на молот. «Сельская сирена», – подумала девушка и соскользнула ногой в грязь. Грязь, липкая и серая, быстро всосала модный сапожок Baldinini. Яна стояла на одной ноге, теряла равновесие, не знала, что делать. Рядом громко закукарекал петух, словно призывая своих кур посмеяться над нерасторопной городской.
На помощь Яне поспешила старушка, которой на вид было под 80 лет. Ее лицо напоминало коричневый дождевой гриб, ростом она была чуть выше табуретки, а пальцы были настолько деформированы, что походили на ржавые щипцы. Проворно вытащив сапог, старушка протерла его от грязи подолом юбки.
Красноярская осень засыпала тайгу снежной крошкой и покрывала лужи тонким льдом, словно готовилась полноценно передать свои полномочия суровой зиме. Небо было мутным и неприятным, порывы ветра неприятно заползали под одежду.
Надев сапог, Яна увидела, что к ним шла группа людей, одетых тепло, но комично. На женщинах были яркие искусственные замызганные шубы, а на мужиках – заношенные грязные белые овечьи тулупы и телогрейки. Подойдя к прибывшим, все начали громко здороваться. Яна и Артур представились. Таежный народ без всяких комплексов окружил гостей и начал засыпать их вопросами.
– Слушай, Артур, что я хочу у тебя спросить, а правда, что Киркоров – пи..ор? – задал вопрос маленький плюгавый мужик. Все засмеялись, кроме Яны.
– Я светской хроникой не интересуюсь, – вяло ответил Артур и закурил. Мужики начали стрелять у него фирменное «Мальборо». Закурив, все начали причмокивать и хвалить табак.
– Откуда табачок-то? – спросил интересовавшийся половой ориентацией Киркорова мужик.
– В дьютифри купил, когда в Париж летал, – ответил гость, затягиваясь сигаретой.
– Какое фри? Про Париж слышал, там еще башня есть, а вот про дютика не слыхал. – Артур даже опешил от такой отсталости народа, но виду не подал, да и мотало еще его здорово после ночной дозы героина.
На деревьях сидели жирные вороны, как большие черные кляксы, и умными глазами следили за людьми. Воробьи прыгали между людьми, лузгающими семечки, и пытались найти в шелухе оставшиеся зерна.
– А посадят когда-нибудь этого ворюгу, Чубайса? – спросила женщина в ярком платке и отвела взгляд.
– Вряд ли, – покачал головой Артур, делая умное лицо. Не зная, куда деть бычок, он бросил его, как все остальные, себе под ноги.
– Он же все мои сбережения слямзил, – вздохнул женщина, – сколько на книжке было, столько и унес. Обокрал с ног до головы. Рыжий пес! Тьфу на него!
Яна стояла в стороне и в разговоре не участвовала. Было ощущение, что вчерашняя ночь добавила ей к возрасту десяток лет.
В деревне любили сплетни, бесконечно обсасывали известные факты и много придумывали. Каждая свежая сплетня была козырной картой, которая передавалась из рук в руки, по пути обрастая новыми деталями. Иногда случалось, что шестерка, пройдя от первого дома к последнему, превращалась в козырную даму.
К ним подошел ладный мужичок роста небольшого, аккуратно одетый, с властным лицом и шрамом во весь лоб. Степенно представился, обращаясь к Яне и Артуру:
– Василий, – и снял шапку. Василий был помощником Якова и обладал немалым авторитетом в деревне. Подержав шапку в руке, он одел ее обратно на голову и, уже обращаясь к селянам, прикрикнул:
– Занимайтесь делами и не мучайте гостей с дороги, им и так плохо! – и внимательно посмотрел в глаза Яны, которую пробирал холодный пот. Народ потихоньку начал расходиться. Осталась только старая бабка, которая помогала Яне, и дед невысокого роста и сутулый. Старик тронул Артура за локоть и сказал:
– Пойдем в хату, сынок, надо готовиться к делам нашим! – и, сильно хромая, повел Артура по улице. Яну взяла за руку старуха и молча повела в другую сторону деревни. Рука у бабки была заветренная, иссохшая, с выступающими из-под дряблой кожи сосудами.
На улице резко появился туман. Он неподвижно лежал по всей деревне, все обесцветилось, будто что-то высосало отовсюду последние краски. Яна посмотрела на небо, пытаясь отыскать солнце, но оно было спрятано за толщиной туч. Заходя в предпоследнюю хату на улице, Яна обратила внимание, что на противоположной стороне дороги стоят двое молодых людей, прилично одетых, явно городских, которые внимательно ее рассматривали.
В сером мраке над ней шевелились огромные мутные тени. Изредка она слышала голоса – гортанные, гулкие, непонятные. Ощущала чьи-то прикосновения. Иногда они приносили сладостное облегчение, иногда после них боль взрывалась ослепительным фейерверком. Стоял удушливый запах жареного жира, трав и еще чего-то незнакомого.
…После четырех дней жуткой боли и страданий она была способна мыслить. Попробовала поднять руку, но встретила сопротивление веревки, которой она была привязана к
