Эти слова ободряюще подействовали на капитана.
— Да, — сказал он, — мы не пропадем… Но как вернуться на Тимор без шлюпки?
— Капитан, — спросил его штурман, — вы можете определить, где мы находимся?
— Э… — протянул капитан, — здесь ли, там ли — не все ли равно.
— Может быть, наше положение и не так уж безвыходно, как мы думаем. Еще немного энергии и усилий, и мы выберемся отсюда.
Капитан вопросительно посмотрел на старого моряка, а тот продолжал еще более спокойным тоном:
— Я хочу только знать, как далеко мы находимся от порта Дорей?
— От Дорея? — переспросил капитан, и по его губам проскользнула улыбка.
— Да. Ведь если мы попадем в порт, пробраться на Тимор нам ничего уже не будет стоить. Вы сами знаете, что туда приплывают не только ловцы трепанга, китайцы и малайцы, но и голландцы; мы найдем там и друзей и соотечественников.
— Да, конечно.
— И я думаю, что мы не так далеко от порта, чтобы не суметь пробиться к нему.
— Ты прав, старина. Но Дорей находится на юго–западной оконечности Новой Гвинеи. Чтобы добраться туда, нам придется пересечь громадные лесные массивы, населенные дикарями. Но твоя мысль заставила меня подумать о другом…
— О чем, капитан?
— Ты знаешь реку Дорга[11] на юго–западе острова, самую большую реку в этих краях? Нужно пробраться к ней; там мы построим плот или выдолбим лодку в стволе дерева и спустимся на ней к морю. А выбравшись в море, мы направимся к островам Ару — его тоже посещают моряки. Дорога, по–моему, находится не больше чем в пятидесяти или шестидесяти милях отсюда; за шесть дней мы дойдем до нее.
— Чудесная мысль! — вскричал Ван–Горн, радуясь тому, что к капитану возвращается его обычная энергия.
— Дядя, может быть, нам лучше держаться берега моря, чтобы не углубляться снова в лес; ведь там так трудно идти, — предложил Ханс.
— Это увеличит расстояние в три или четыре раза. Южный берег острова весь изрезан глубокими бухтами и заливами. Вместо шести или семи дней нам понадобится целый месяц, чтобы дойти до реки.
— Это невозможно, ведь у нас нет никаких припасов, — прибавил Ван–Горн.
— Относительно еды беспокоиться нечего. Мы не двинемся в путь, пока у нас не будет нужных запасов. На дичь в лесу не приходится рассчитывать: ее, по–моему, в этих краях немного.
— Да, здесь можно найти только плоды, вкусные, но малопитательные, — согласился с капитаном Ван–Горн.
— Откуда же ты возьмешь припасы, о которых только что говорил? — спросил Корнелиус.
— Мне думается, что мы возьмем с собой в дорогу бисквиты на несколько дней, и такие вкусные, каких вы еще не едали.
— Не рассчитываешь ли ты встретить в этом лесу хорошую булочную или амбар, доверху полный мукой? — иронизировал Корнелиус, думая, что капитан сам посмеивается над ним.
— Ни на то ни на другое я не рассчитываю, а бисквиты у нас будут, и вкусные, и в большом количестве. Не правда ли, Горн? — хитро подмигнул капитан Ван–Горну.
Старый штурман подхватил шутливый тон капитана:
— Да, и не позже чем через час… Капитан и я — мы будем мельниками, а вам и Лю–Хангу придется взять на себя роль булочников.
— Хотел бы я видеть это чудо, — возмутился Корнелиус.
— Терпение, друзья мои, терпение. Вы увидите это чудо, не будь я капитан Ван–Сталь. Но прежде всего нужно найти место, где можно было бы раскинуть лагерь, не опасаясь нашествия дикарей. Уйдем подальше от реки в глубь леса.
Благоразумие действительно требовало того, чтобы они ушли от места, где каждую минуту могли снова появиться пираты; а если бы это случилось, то появились бы их и враги, жившие, наверно, где–нибудь вблизи.
Захватив остатки черепахового мяса, отряд опять углубился в лес и направился на запад. Маленькая буссоль, и на этот раз не забытая капитаном при высадке, помогла им не терять направления, когда сплошные стены зарослей заставляли их делать глубокие обходы.
Корнелиус и Ханс, как опытные охотники, привыкшие к лесным дебрям, снова шли впереди отряда. При каждом удобном случае они прорывались в чащу зарослей и высматривали дичь, которая могла вспорхнуть из–за зелени. Но все их расчеты не оправдались.
Но птиц тут было множество, и каких восхитительных птиц! Иногда среди зелени показывался epinachus magnifiens — вид голубя с широким венчиком на головке, весь бархатисто–черный, кроме головки и брюшка, синих, как потемневшая сталь. Встречался здесь и epinachus albus , примерно такой же величины, как и европейские голуби, но с оперением густо–черным на внешней части туловища и ослепительно белым — на внутренней, с хвостом необыкновенной длины. Видели юноши и стаю pomerops superbus , совершенно черных, с большим гребнем торчащих перьев на головке. А попутай самой разнообразной окраски были так многочисленны, что Ханс и Корнелиус уже не обращали на них внимания.
Но четвероногих в этом лесу им не довелось встретить ни разу, хотя, по утверждению капитана и Ван–Горна, звери тут водились, правда не в большом количестве.
Часа в три дня, когда весь отряд проходил по долине, где лес не был уж так густ, они повстречали нечто такое, что привлекло их внимание. Они очутились у большого дерева, с ветвей которого свисали, держась лапками, головой к земле, безобразные птицы с густо коричневым, в желтых отсветах оперением; птицы эти были величиной с курицу. Они облепили все дерево, как бахрома, свисая со всех его ветвей. Их было не меньше двухсот. Они тщательно обернули свои туловища крыльями и висели совершенно неподвижно.
— Что это за птицы? — спросил Ханс, останавливаясь перед деревом в полном недоумении.
— Pteropus cduli — так называют их натуралисты, — ответил капитан. — А если ты хочешь более понятное название, то это громадные летучие мыши, ожидающие ночи, чтобы вспорхнуть и улететь.
— Но почему они висят так нелепо, свесив голову вниз?
— Это дерево — вид смоковницы, его плодами питаются летучие мыши. Поев, они засыпают в таком неудобном положении тут же, на месте своего обеда. Им стоит только отпустить свои когти, чтобы очутиться в воздухе и улететь — потому они и висят в таком положении.
— Какие ужасные животные! Они причиняют, вероятно, большой вред людям?
— Нет, как раз наоборот: они оказывают большую услугу человеку, уничтожая множество вредных насекомых, например, москитов и других сосущих кровь.
— Но как они безобразно отталкивающи! Понятно, что столько людей их не любит и боится.
— Конечно. В этих уродливых существах есть что–то странное, мрачное. У многих они вызывают отвращение, которое происходит, скорее всего, от предрассудков. Ненависть к летучим мышам доходит до того, что их не только убивают, но убив, распластанных прибивают гвоздями к двери дома. Какая несправедливость к существам, которые не только не вредят, но даже помогают человеку! Но мы теряем время. Вперед!
