врач, – в случае отсутствия положительной динамики будем думать, что делать дальше. Возможно, вскроем стопу.
– И всё?
– Послушайте! Плюньте в глаза тому, кто даст вам гарантии. Положение непростое. Тот образ жизни, который она вела, мягко говоря, её не оздоровил. И иммунитет, и сосуды, и кровь – ни к чёрту.
– Может быть, нужно купить лекарства какие-нибудь хорошие?
– Может быть. Но с этим вопросом лучше вам обратиться к лечащему врачу.
– А когда он будет?
– В девять утра.
С этими словами врач убежал в операционную. Сонька, покурив в туалете, вернулась к Юльке. Ввиду отсутствия мест в палатах Юльку расположили около лифта. Она уже лежала под капельницей, разглядывая гудящие лампы на потолке.
– Короче, он мне сказал, что жопе твоей сильнее достанется, чем ноге, – сообщила Сонька, присев на краешек койки, – сорок уколов сделают.
– Пусть, – ответила Юлька так, как будто ей сообщили о грандиозных, но глупых планах её врагов.
В шесть часов пришла медсестра. Она отсоединила Юльку от капельницы и сделала ей укол. Врачебный обход состоялся в десять. Заведующий, к которому была прикреплена Юлька, порекомендовал Соньке приобрести очень дорогой швейцарский антибиотик для внутривенного вспрыскивания. Сонька из ординаторской позвонила Матвею, и через два часа он привез лекарство. Пронаблюдав, как Юльке вкололи первую дозу, Матвей и Сонька поехали на Новокузнецкую, отсыпаться. Обедать Юлька не стала. Под гром тарелок в буфете, который располагался рядом, она уснула, невзирая на то, что мимо неё всё время ходили люди, а позади гремел лифт. Её разбудил Кирилл. Заведующий принёс ему стул. Кирилл очень долго молча смотрел на Юльку. Она смотрела на потолок. Наконец, молчание было прервано.
– Хорошо, что ты позвонила, Юля. Я очень рад.
– Тебе позвонила Сонька.
– Да, точно, Сонька. Короче, я спешу тебе сообщить: Альбина сделала то, что ты от неё хотела. Эти две девушки скоро выйдут.
– А где сама Лоховская?
– Я отвёз её к какой-то подруге, на Маросейку.
– Что за подруга?
– Понятия не имею. Этих подруг у неё не меньше, чем у меня – начальников.
Юлька хорошо поняла значение этой фразы. Она другого и не ждала.
– Ты ко мне с браслетами?
– Пока нет.
– А с чем?
Кирилл огляделся.
– Тебя оформили, как бомжиху?
– Да. Я и есть бомжиха. Как будто ты об этом не знаешь!
– Я ничего про тебя не знаю. Вообще ничего.
– Ах, вот оно что! Когда ж, интересно, ты стал незнайкой? Не после ли разговора с Лоховской?
– Разумеется, нет.
– Кирилл!
– Что?
– Я очень сильно устала. Ты просто не представляешь, Бровкин, как я устала!
Кирилл молчал, внимательно глядя на свои ногти. По коридору шли доктора, медсёстры, больные в серых пижамах. С лестницы наползал сигаретный дым.
– Кирилл, мне нельзя мешать. Я почти закончила.
– Я не собираюсь тебе мешать.
– Но ты собираешься трясти Соньку, Ленку и Таньку. Этого нельзя делать.
– Я и не буду.
– Да?
– Да. Меня это не касается.
– В каком смысле?
– Ни в каком смысле.
– Мальцев в отставку, что ли, подал?
– Пока ещё нет.
Взяв с тумбочки кружку с простой водой, Юлька стала пить большими глотками. Утолив жажду, она сказала:
– Мне нужно только три дня.
– А что ещё?
– Ствол.
– Юленька! Ты знаешь, что пистолет я тебе не дам.
– А что ты мне дашь?
– Скоро Новый год.
Сказав так, Кирилл достал из кармана какой-то пластиковый футляр и дал его Юльке.
– Не знаю, когда мы ещё увидимся. Вот подарок.
В футляре был замечательный маникюрный наборчик – ножнички, щипчики, кисточки, пилочка для ногтей. Последняя заинтересовала Юльку. Юлька взяла её и ощупала. Пилочка была длинная, очень острая. И не гнулась. Совсем не гнулась.
– Поаккуратнее с нею, – предупредил Кирилл, – опасная штука.
– Вижу, – сказала Юлька. Пришла сестра, чтобы уколоть ей швейцарский антибиотик. Увидев маникюрный набор, она восхищённо подняла брови.
– Ух, ты! Классный какой! Я вчера купила гораздо хуже!
– Можете взять, – отозвалась Юлька, – только без пилочки. Я её оставлю себе. Она мне необходима. У меня ногти очень быстро растут.
Захлопнув футляр, она протянула его сестре. Та затрепетала.
– А он вам точно не нужен?
– Точно.
– Ой, большое спасибо! Я положу в него свою пилочку. Она, правда, чуть-чуть короче, но ничего – я думаю, влезет!
Засунув футляр в карман, сестра сделала укол и улепетнула так резво, что можно было подумать – она украла маникюрный набор, а не получила его в подарок. Юлька, сжав в руке пилочку, стала злобно мотать башкой по подушке.
– Нога болит? – встревожился Бровкин.
– Жопа.
– Тебе ведь в руку кололи!
– Кирилл, я не отвечала на твой вопрос. Я просто сказала: жопа!
– А!
– Ты, кстати, не помнишь – Лена Артемьева родилась в Москве?
– Кто?
– Елена Артемьева. Ну, учительница, с которой всё началось.
– Нет. На Украине.
Юлька стала смеяться.
– Ну, наконец-то! – обрадовался Кирилл, хоть смех звучал страшно, – теперь я вижу, что ты поправишься, Юлька!
Смех оборвался.
– Радость какая! Хочешь сказать, что Мальцев за меня вступится? Да он сразу меня утопит! Скажет, что я носила рыжий парик. А ты подтвердишь. Матвей и прочие торгаши меня опознают, если им пригрозить закрытием рынка. Смерть Хусаинова на меня, конечно, не просто будет повесить – там есть свидетель…
– Юля, в тебе сейчас говорит болезнь, – перебил Кирилл, – я не обижаюсь, но ты уж слишком громко кричишь. Ты лучше поспи.
– Пшёл вон!
Кирилл молча встал и быстро ушёл. Через два часа приехали Ленка с Танькой, очень весёлые. Объяснив им, где найти Соньку, Юлька предприняла попытку выгнать и их, однако из этого ничего не вышло. Притащив себе стулья, они уселись и стали её смешить. Она не смеялась.
– Что ты нас мучаешь? – разозлилась Танька, устав кривляться, – не мы, наверное, виноваты, что тебе в голову долбануло не в Гнесинку поступать, а на юридический! Ой-ёй-ёй! Синий китель, звёздочки на погонах, подмышкой – шпалер! Этого упакую, того разведу на деньги, а вон того просто ради понта поставлю на уши! Королева, …! Только до чего ты докоролевилась, дура?
– До полной задницы, – пропищала Ленка, качая ножкой в белом ботинке, закинутой на другую ножку, – можно даже сказать – до жопы. А впрочем, я не уверена, что она была конченой, абсолютной, тухлой блевотиной. Слишком много в ней интересного.
– Это точно. Но ты, по-моему, говорила мне, что твой папочка, от которого ты четыре аборта сделала, рисовал не хуже Малевича!
– Лучше, лучше! Как раз за это я его ненавидела.
– То есть, как? Почему за это?
– Да потому! Нарисует, падла, какие-нибудь два кубика, потом ходит, ходит с печальной рожей, потом возьмёт меня за руку, подведёт к мольберту и говорит: « Это, типа, ты!» Я, типа, вся в непонятках: «Почему я? Это просто кубики!» А он – в слёзы!
– В слёзы?
– Ну, да. Ой, говорит, Леночка, что я сделал с тобой, моя золотая! Я ему говорю: «Да сотри ты, типа, это дерьмо, нарисуй нормально, и, типа, всё, проблема-то небольшая!» А он и слышать не хочет. Короче, заколебал он меня, козлина, своими кубиками.
– Понятно.
Пришёл заведующий. Он вежливо поприветствовал Таньку с Ленкой – так вежливо, что они испуганно оглянулись,
