Аронов советовал написать в министерство юстиции, но Степан медлил. Его мучил вопрос: кому завещал библиотеку отец? Близких родственников, кроме сына, у него не осталось. Кому же он оставил наследство? Кому доверил распорядиться делом, на которое положил всю жизнь?
Степан не был уверен, что дело завещано ему. И эта неуверенность будила в нем страстный интерес и горечь одновременно. По вечерам в пустом доме или днем на работе он неожиданно вспоминал об этом и долго не мог отделаться от навязчивых мыслей. Если завещано ему – значит, он обязан продолжать добиваться создания рукописных фондов в публичных библиотеках, писать письма, требовать, а короче – скандалить всю жизнь, как отец. Завещая, он вместе с собранием вручал ему свою судьбу. Ну а если не ему? Тогда выходит, чужой Гудошникову собственный сын…
Степан боялся и того, и другого. Пусть уж лучше это завещание вечно лежит нераскрытым, чем узнать последнюю волю отца.
Аронов же вдруг потерял интерес к завещанию и писать никуда больше не советовал.
– Да пусть оно лежит себе, – отмахивался он, – В любом случае мы должны спасти библиотеку. Вот и все, что от нас требуется. Наследник – ты! Ты и решайся. А тянуть дальше было нельзя. Хранилище следовало проветривать, ухаживать за книгами, поддерживать строго одинаковую температуру, но Степан медлил. Аронов приходил каждый день с утра, приводил с собой двух студентов и уже ящики привез, свалив их во дворе, однако Степан говорил, что сегодня не выйдет, он спешит на работу, к больным, и убегал.
Однажды вечером он нашел в почтовом ящике открытку. Его вызывали в милицию.
Он пришел в милицию на следующее утро. Перед ним выложили несколько фотографий и спросили, не узнает ли он здесь своего отца. На первом снимке, скрючившись, лежал одноногий человек в каком-то тряпье. Лица не видно, только затылок и клок бороды, торчащий из-за шеи. На другом – крупным планом лицо – черное, распухшее, в трупных пятнах. Затем, отдельно, руки, детали одежды, старый деревянный протез.
– Не узнаю, – проговорил Степан. – Нет! Кажется, он… Он! Протез точно его.
Из милиции он вернулся домой, где его уже поджидал
Аронов. Степан поздоровался и молча стал собираться в дорогу.
– Ты куда? – удивился хранитель. Труп инвалида был найден в Иркутске, в каком-то подвале пристанционных домов.
– Кажется, нашелся отец… – проронил Степан.
– Живой?
– Мне показали снимки… Я не уверен… На снимках – мертвый…
– Ну, с богом, – пожелал Аронов.
К концу вторых суток Гудошников – младший вышел на станции в Иркутске и отправился искать городской морг. Уже на его пороге он вдруг остановился, ощутив приступ неведомого раньше страха. Сколько раз он бывал в моргах, анатомических музеях и секционных залах, но ничего подобного не чувствовал. Все казалось само собой: занятия в «анатомке», трупы, мышечные ткани, кишечник, органы кровообращения…
«Не бойтесь запаха и не обращайте на него внимания, – вспомнил он наставление профессора. – Это всего лишь химическое вещество. Запах-это химическое вещество…»
Где-то здесь, за дверью, возможно, лежит его отец и тоже для кого-то не более чем материал для изучения, химическое вещество…
Его окликнули, дернули за рукав, спросили, что нужно.
– Отца ищу, – промолвил он, не видя, с кем разговаривает. – Инвалид, без ноги…
Женщина в черном халате, надетом поверх фуфайки, провела его в ледник, молча указала на трупы, лежащие под серой, смерзшейся тряпкой. Степан, сдерживая дрожь в руках, снял ее и нагнулся над телами. Свет в леднике был слабый, лиц не рассмотреть…
– Можно ведь лампочку посильнее ввернуть! – внезапно раздражаясь, крикнул он. – Ничего не видать!
– Запрещено, – виновато сказала женщина. – Большая лампа тепло дает, куржак от нее делается. Вы не знаете, так не кричите.
Инвалид лежал в середине. Замерзший ком бороды торчал вверх, глаза чуть прикрыты, на щеках – примерзшие опилки…
– Кто там смотрит? – спросил за спиной хриплый женский голос, шаркнула о бетон лопата.
– Отца ищет, – проронила женщина в черном халате. – Инвалида…
Степан осмотрел труп, стер опилки со щеки, тронул руку. Нет, вроде не он. Этот при жизни был щуплым, худосочным, отец же – крепок и широк в плечах. Степан лихорадочно вспоминал приметы отца, особенности его рук – ничего в голову не приходило…
– Не узнаю… – тихо проговорил он.
– Немудрено, – вздохнула за спиной женщина в халате. – Мертвые-то они все на одно лицо…
– Ты что же, парень, одноногого глядел? – хрипло спросила другая женщина. – Так говорили, будто безродный он. На вокзалах жил.
Степан осмотрел культю ноги покойного. Ампутацию сделали лет пятнадцать назад, похоже, в войну. У отца же на месте шва давно образовалась вечная мозоль. Степан помнил точно, специально рассматривал однажды, когда в студенческие годы изучал хирургию. Отец все никак не хотел показывать… У этого же шов целый, наверное, долго ходил на костылях, а протез стал надевать недавно.
– Я, кажись, и сама его видала, – продолжала женщина, шаркая лопатой. – Вроде он милостыню просил, а потом пьяный валялся… Хотя их, одноногих-то, вон сколь стало после войны…
Степан поднял тряпку и осторожно укрыл инвалида. Сомнений не было – это не отец. Но оставалась какая-то неясная горечь и боль, словно этот безвестный умерший вдруг стал ему не чужим, замороженным трупом, а близким когда-то человеком.
Степан вышел из ледника и остановился перед женщинами.
– Ну? – спросила та, что с лопатой. – Не узнал?
– Нет…
– Я же говорю, безродный, – бросила женщина и закурила папироску. – Отдадут теперя его, бедолагу, студентам на изучение…
– Что? – спросил Степан.
– Студентам, грю, пойдет, для практики… – махнула женщина, выпуская дым. – А у тебя что же, родимый, отец пропал?
Гудошников не ответил и вышел из морга. На улице он отдышался, с шумом втягивая морозный воздух. Тошнило и кружилась голова. Несколько минут он размышлял, кусая губы, затем вытер лицо горстью снега и решительно направился в ворота.
В горисполкоме он добился приема у заместителя председателя и коротко рассказал ему об отце и об умершем безродном инвалиде.
– И что же вы хотите? – спросил тот, недоумевая.
– Похоронить хочу, – твердо сказал Степан.
Зампредседателя, пожилой, с болезненным лицом человек, долго смотрел на посетителя, изредка кивая головой, словно подтверждая какие-то свои мысли. Потом взялся за телефонную трубку.
Когда дело с безродным покойным было улажено, заместитель предложил помочь с катафалком и найти рабочих, чтобы выкопали могилу.
– Я все сделаю сам, – бросил Степан и ушел, не прощаясь.
