— В ночь думаем запустить.
— Надеюсь, не задержишься?
— Есть не задерживаться!
Днем Андрей перебрался на «Валюту». В маленькой, тесной каюте он повесил барометр, взятый когда-то с «Пронзительного», и почувствовал себя так, будто все эти годы не покидал палубы...
Никитин предполагал, что «Валюта» выйдет из ремонта через сутки. На деле понадобилось еще трое, прежде чем шхуна приняла вид, подобающий военному судну.
В опустошенном интервентами складе военного порта, среди железного лома, нашелся прожектор с треснувшей тумбой и сбитым штурвальчиком вертикальной наводки. В умелых руках Ливанова поломанный аппарат стал как новенький.
Одному ему ведомыми путями Ермаков раздобыл лаг, лот[4], две бухты пенькового троса и фонарь Ратьера для скрытой сигнализации. На заседании президиума исполкома он добился, чтобы Рыбак-союз выделил из своих запасов сохранившуюся после войны парусину.
— Мой кливер треснет при первом норд-осте, а наша рыба поважнее твоей, — обрушился Ермаков на протестующего председателя Рыбаксоюза.
— Всякая рыба важна, — примиряюще сказал председатель исполкома, но все же предложил отдать парусину чекистам.
Больше всего пришлось повозиться с командой. Никитин ознакомился с подобранными Ермаковым людьми и четверых потребовал заменить.
— Это же самые лихие черноморцы! — горячился Ермаков. — Не вам с ними плавать, а мне.
— Поэтому мы и помогаем тебе, — переходя на «ты», сказал Никитин, •— и запомни: для того чтобы быть хорошим чекистом-пограничником, одной лихости мало. Мы требуем от чекистов не только отваги и решительности, но и моральной чистоты и верности. Тебе известно, что твой кандидат в сигнальщики спекулировал на Молдаванке?
— Неужели? Да ведь он сызмала моряк, рабочий.
— Э-э, батенька мой, ты, что же, полагаешь, раз рабочий, значит навек застрахован? Он деклассировался, твой «старый моряк», в кустаря превратился, зажигалками торговал да чайниками с кастрюлями...
— А рулевой Вахрушев чем плох? — притихнув, спросил Андрей Романович.
— Тем, что его брат при интервентах служил на «Сибири».
Никитин уступил только в двух случаях, согласившись утвердить Серафима Ковальчука боцманом и палубным — Фомина.
— Только гляди, чтобы Фомин забыл дорогу к кабаку, — он слаб насчет выпивки, а твой Сима чтоб больше не мешочничал.
В конце концов вся команда была укомплектована. Она состояла из бывалых военных моряков, соскучившихся по морю сильнее, чем когда-то они скучали по дому.
Правда, с профессиональной точки зрения у новой команды был один весьма существенный недостаток: кроме Ермакова, никто из них в прошлом не плавал на парусных судах, но этот недостаток могла восполнить лишь практика.
Репьев был включен в экипаж по приказу Губчека.
— Он не плавал дальше Лузановского пляжа, — сказал Никитин, — но зато большевик-подпольщик и будет тебе хорошим оперативным помощником.
Впервые увидев Репьева, Ермаков удивленно поднял брови. Это был тот самый человек в кожаной тужурке, который месяц назад в вагоне потребовал от него и от Ковальчука документы и бесстрашно прыгнул вслед за Лимончиком.
При дневном свете Репьев показался еще более сутулым и невероятно худым. И как в таком хлипком теле держится такая храбрая душа!
— Вам передали ваш фонарик? — осведомился Андрей. — Я сдал его тогда коменданту вокзала.
— Благодарю, получил,— ответил Репьев баритоном, так мало подходившим к его внешности.
— А вы знаете, кто тогда от вас убежал?
— Знаю. Товарищ Никитин рассказал мне о вашей стычке в кабаке. — Репьев, улыбаясь, поглядел на синяк, все еще украшавший щеку Андрея.
— Вы знакомы? Тем лучше. — Никитин закурил козью ножку. — Сегодня Макар Фаддеевич закончит свои дела и завтра будет у тебя на «Валюте».
Репьев распрощался и ушел.
— Хлюпок больно, не выдержать ему моря, — высказал Андрей свои опасения.
И зачем вообще на такой шхуне, как «Валюта», помощник? Может быть, председатель думает, что Ермаков не справится?
— Если хотите установить надо мной контроль, так неужто не нашлось крепкого человека?
— Насчет контроля ты говоришь ерунду. Небось ты не царский офицер. Если бы тебя следовало контролировать, мы бы не затевали с тобой разговора,— ответил Никитин. — А что до остального — цыплят по осени считают...
1
По случаю предстоящего выхода «Валюты» в море старик Ермаков созвал гостей: шутка ли, сын открывает в Одессе навигацию!
Андрей привел с собой Павла Ивановича Ливанова. Ковальчук остался дежурить на шхуне. Репьев от приглашения отказался: «Мне надо сходить в Губчека».
Мать усадила сына между собой и Катюшей Поповой.
Андрей несказанно обрадовался ее приходу. Он никак не ожидал, что после первой неприятной встречи она согласится прийти к ним.
— Это я ее, курносую, уговорил, — посмеиваясь, сказал отец.
Здороваясь, Катя.крепко, по-мужски, пожала руку, Андрей отметил про себя, что ладони у нее стали грубые, мозолистые. Он обратил также внимание на то, что одета она очень просто, даже бедно: синяя фуфайка, черная узенькая юбка, парусиновые туфли на низком каблучке. «Трудно, наверное, ей одной жить...»
Андрей так пристально разглядывал девушку, что она смутилась и покраснела:
— Вы всегда так смотрите на гостей?
Андрей с горечью услышал это «вы» и не сразу нашел ответ.
— Да... то есть я хотел сказать... Я хотел спросить... где вы работаете?
— В порту, — ответила она. — Я часто вас вижу, вы всё спешите.
— Как воробей, — пошутил Андрей.
Анна Ильинична приветливо потчевала собравшихся:
— Кушайте, дорогие гости! Угощение не бог весть какое, чем богаты, тем и рады.
— Самое что ни на есть пролетарское угощение, — ухмыльнулся Роман Денисович.
На тарелках лежали початки вареной кукурузы, ячменные лепешки, соленые помидоры и жареная камбала.
Глядя на хитро подмигнувшего Ливанова, Андрей предложил выпить за старых моряков, которые, несмотря на все невзгоды, не забывают моря.
— Теперь оно наше, пролетарское, и любить его надо вдвойне.
— Как я свою старуху, — громко засмеялся отец, наполняя рюмки. — За полвека перевалило—еще крепче полюбил... Не унывай, Андрей, Петр Великий тоже с ботика начинал!
Роман Денисович быстро захмелел. Склонив набок голову, он ласково обнял Анну Ильиничну и запел надтреснутым голосом:
Море воет, море стонет,
И во мраке, одинок,
Поглощен волною, тонет
Мой заносчивый челнок...
Внезапно оборвав песню, отец повернулся к сыну:
