Но незнакомец этот экзамен выдержал с честью.
Оскорбленный Одиссей, выслушав приказ Пенелопы вынести кровать из дома во двор, отвечает:
Признак особый в ней есть. Не другой кто, я сам ее сделал.
Пышно олива росла длиннолистая, очень большая,
В нашей дворовой ограде. Был ствол у нее как колонна.
Каменной плотной стеной окружив ее, стал возводить я
Спальню, пока не окончил. И крышей покрыл ее сверху.
Крепкие двери навесил, приладивши створки друг к другу.
После того я вершину срубил длиннолистой оливы,
Вырубил брус на оставшемся пне, остругал его медью,
Точно, вполне хорошо, по шнуру проверяя все время.
Сделал подножье кровати и все буравом пробуравил…
Так вот, можете себе представить, этот чудак Шлиман был уверен, что, раскапывая место, где, по преданию, находился дворец царя Итаки, он во что бы то ни стало найдет остатки этого гигантского пня!
А когда пня этого не оказалось, Шлиман заявил, что пень просто-напросто сгнил за минувшие тысячелетия. И в доказательство своей правоты указал на обнаруженные им трещины в скале, куда эта гигантская олива, по его убеждению, некогда пускала свои корни.
Что и говорить! Подобные аргументы мог выдвигать и отстаивать либо невежественный шарлатан, либо безумец.
Шарлатаном Шлиман явно не был. Для шарлатана он был уж слишком наивен.
Как только этот богатый чудак-турист появился на Итаке, лукавые местные жители мгновенно раскусили его и тотчас же стали без зазрения совести играть на его трогательных детских слабостях, на его святой вере в подлинность гомеровского мира. Они приводили к нему своих детей, уверяя, что их зовут Телемахами и Одиссеями. Знакомили его со своими женами, именуя их Пенелопами. Короче говоря, изо всех сил поддерживали в этом милом, наивном чужестранце его трогательную веру в то, что мир Гомера не только был, но и по сей день остается реальностью. Делали они это по той простой причине, что он щедро платил за все эти россказни. Впервые в жизни ему изменил его феноменальный коммерческий нюх, его деловая практическая хватка.
В этих гомеровских местах Шлиман вел себя так, словно он и сам был Одиссеем, всю жизнь скитавшимся в далеких чужих краях и вот, наконец, возвратившимся на родину.
Иногда это было трогательно, а иногда даже смешно.
Вот, например, однажды он вошел во двор к какому-то крестьянину, чтобы напиться воды или купить винограду. Вдруг четыре огромных пса с лаем кинулись на пришельца. Того и гляди, они растерзают его! Но Шлиман вовремя вспомнил, как в подобном же случае поступил Одиссей:
Вдруг вдалеке Одиссея увидели злые собаки;
С лаем они на него побежали; к земле осторожно,
Видя опасность, присел Одиссей…
Собаки не тронули сидящего. Точь-в-точь как в гомеровской поэме, на лай прибежал хозяин и освободил новоявленного Одиссея.
В 1869 году Шлиман опубликовал свой первый археологический труд: «Итака, Пелопоннес и Троя. Археологические исследования Генриха Шлимана». Представьте себе, какое впечатление эта книга должна была произвести в ученом мире. Какой-то отставной коммерсант, даже без докторского диплома, с апломбом рассуждает о проблемах, над которыми поседели и облысели сотни ученых голов. И как рассуждает! С какой поразительной беспечностью! С какой легкомысленной самоуверенностью! Мало того, что Гомер для него — несомненное историческое лицо. Каждая строчка Гомера представляется ему истиной, не требующей доказательств! С ученым видом знатока этот невежда позволяет себе высказывать такие, например, смехотворные суждения:
«Циклопы, несомненно, обитали на южном побережье Сицилии. Действительно, на берегу моря, возле Катании, можно видеть огромный грот и возле входа в него — мощный обломок скалы тех же размеров, что и отверстие. Неподалеку в море возвышаются две скалы. Это, конечно, грот, где жил Полифем, обломок скалы, которым он заваливал вход в свое жилище, и две скалы, которые он вырвал и швырнул в ту сторону, откуда донесся до него голос Одиссея».
С человеком, который считает легендарного Гомера реальным историческим лицом, допустим, еще можно спорить. Над человеком, который считает реальным историческим лицом хитроумного Одиссея, допустим, можно потешаться. Но что прикажете делать с человеком, который всерьез считает реальным историческим лицом сказочного одноглазого гиганта Полифема, швырявшего обломки скал, которые якобы до сих пор возвышаются в море неподалеку от Катании?
Тут впору только многозначительно поднести палец ко лбу, как это делали во все времена, ведя речь о безнадежных, совсем уже неизлечимых безумцах.
Помимо этих главных безумств, Шлиман совершал еще бесчисленное множество мелких, так сказать, бытовых чудачеств, которые — если собрать их вместе — складывались уже в совершенно несомненную картину безумия.
Расставшись с прежней своей семьей, он вознамерился во что бы то ни стало жениться на гречанке, которая станет его Пенелопой. Встретившись со своей невестой, Шлиман устроил ей нечто вроде экзамена. Вопросы он ей задавал такие:
— Вы помните, когда император Адриан посетил Афины?
— Что вы знаете наизусть из Гомера?
Невеста экзамен, по-видимому, выдержала. Брак был заключен. Когда у молодоженов родился первенец, его назвали, разумеется, Одиссеем. Вслед за сыном молодая жена родила Шлиману дочь, которую он, не колеблясь, назвал Андромахой в честь доблестной супруги Гектора. Третий их ребенок — на этот раз опять мальчик — получил громкое имя Агамемнона.
Когда Андромаха чуть подросла, Шлиман обратился к своему другу профессору Рудольфу Вирхову с просьбой, чтобы тот подыскал ей гувернантку. Добросовестный Вирхов нашел подходящую особу, некую фрейлейн Марию Мелин. Но тут Шлиман потребовал, чтобы фрейлейн Мелин, прежде чем она приступит к своим новым обязанностям, приняла древнегреческое имя Икава (Гекуба). Фрейлейн отказалась наотрез. Тогда Шлиман написал Вирхову следующее письмо:
«Если ей не по душе имя Гекубы, пусть она назовется Клитемнестрой, Лаодикией, Бризеидой, Тиро, Киппокастой или каким-нибудь другим гомеровским именем…»
После долгих переговоров бедная фрейлейн Мелин согласилась стать Бризеидой.
Короче говоря, оснований считать Шлимана безумцем было предостаточно. Во всяком случае, их было никак не меньше, чем оснований считать безумцем Вильяма Леграна, героя рассказа Эдгара По «Золотой жук». Вы, наверное, помните этот прелестный рассказ. Там все началось с того, что герой, собирающий коллекцию редких насекомых, поймал жука, по его словам, доселе неизвестного науке. В этом, разумеется, еще не было ничего странного. Но дальнейшее поведение Леграна заставило его близких всерьез обеспокоиться состоянием его рассудка. Во-первых, он стал самым серьезным образом уверять их, что жук оказался сделанным из чистого золота. Затем он в сопровождении своего ближайшего друга (от имени которого ведется рассказ) и верного слуги негра Юпа снарядил весьма странную экспедицию, приказав захватить с собой косу, две лопаты, два потайных фонаря и… жука. Жука Легран привязал к концу шнура, размахивал им на ходу, как заклинатель, и нес при этом совершеннейшую ахинею:
