— И вы хотели бы знать, где лежбище этого предателя?
— Вы догадливы. Это и в ваших интересах.
— Сразу скажу — не знаю. Но это должен знать бармен из «Пиковой дамы» Борис Гордеевич. Его погоняло — Гордый. Это приближенный к Резаному человек. Гордый и есть тот самый хмырь, которого я выучил делать дензнаки высокого качества. Способным оказался.
— Когда начала функционировать ваша подпольная лаборатория?
— С полгода назад.
— И какова была ее производительность?
— Три миллиона зеленых в неделю.
— А рублей?
— Их мало печатали. За месяц миллиона четыре. Деревянные меньше пользовались спросом.
— Куда и кому конкретно сбывались фальшивые деньги?
— Я не в курсе. Этим заправлял майор Ляхович. Думаю, что на все эти вопросы есть ответы у Резаного.
— Хорошо, спросим у Резаного. Дело времени. Гордый отбывал в этой колонии?
— Да. Откинулся два года назад.
— За что сидел?
— За мошенничество. Резаный, Изольда и Гордый — как одна семья.
— А ваш кум, майор Ляхович, в эту семью не входил?
— Кум был на вторых ролях, но верно служил Резаному. Было за что. Получал большие бабки.
— А начальник колонии подполковник Зыков?
— Про этого ничего не знаю. Зэки его уважали, но считали слабым, безвольным начальником. Прошел шепоток, что он утонул?
— Это правда.
— У каждого своя судьба, — философски заметил Неустроев. Затушив сигарету и бережно засунув ее в пачку, он продолжил: — Я еще до вашего визита вычислил, что Резаный постарается убрать меня как опасного свидетеля. Теперь у него на воле есть хороший квалифицированный помощник — Гордый.
— Вы могли предполагать, а теперь знаете точно.
Неустроев устало опустился на табурет, закурил очередную сигарету и невесело улыбнулся.
— Я вам расскажу одну романтическую историю, которую мне рассказывал сам Резаный. Может быть, она вам пригодится.
Ярцев и Воробьев сосредоточились.
— Резаный — бабник, каких редко встретишь. В последнее время он запал на одну шмару, певичку из новосибирского театра «Музыкальной комедии». Звать — Вика. Если честно — красючка, залюбуешься. Резаный показывал ее фотографии. Он просто без ума от нее. Заваливал дорогими подарками. Если Вика живая, то Резаный и сейчас с ней связан.
— Почему — если живая? — поинтересовался Ярцев. — Ей кто-то угрожал?
— Потому что Резаный ни за что просто так от себя не отпустил бы ее.
— Вика тяготилась связью с Резаным?
— Из разговора с ним я так и понял. Сначала соблазнилась на дорогие бирюльки, а когда разобралась, с кем связалась, то хотела сделать финт в сторону. Но было поздно. За ней следят люди Резаного. Не исключено, что она может указать дорожку к своему бойфренду.
— Вам ни о чем не говорит фамилия Исламбеков Мустафа Рустамович?
— Впервые слышу.
— Не спешите. Подумайте. Может, Резаный когда случайно обмолвился?
— Нет. У меня отличная память. Вот еще что. Я убежден, что над Резаным кто-то стоит. Какая-то очень большая шишка. Кто — одному Господу известно. Такое мнение у меня сложилось из редких реплик Резаного — кое-кому приходится большую дань платить. Но никаких имен не называлось.
Неустроев помолчал, докурил сигарету до «бычка» и попросил:
— Просьба у меня к вам. Если узнаете, кто будет заслан сюда по мою душу, шепните по-дружески. За ту информацию, какую я вам слил, это небольшая услуга.
— Если нам станет известно, то вы непременно об этом узнаете.
Неустроев кивнул в знак благодарности, поднял с пола ранее брошенный окурок и бережно поместил его в пачку с сигаретами.
Через минуту Консультанта повели в камеру. Он ссутулился и ни разу не обернулся.
Ярцев выключил диктофон.
Напоследок майор Шилов гостеприимно предложил полковникам отобедать в местной столовой. Но ни Ярцеву, ни Воробьеву этого не захотелось. За несколько часов пребывания в тюрьме им смертельно надоели бесконечные решетки, замки, узкие пространства и тюремный запах (и Воробьев в этом признался).
Когда вышли за железные ворота колонии, Михаил Яковлевич глубоко вздохнул и с облегчением вымолвил:
— Воля! Настоящую цену ей человек понимает только тогда, когда выходит из тюрьмы.
— Да, это так, — согласился полковник Воробьев. Лицо его на этот раз было очень серьезным.
20
Совсем неожиданно к ночи похолодало. К утру тихий морозец подернул тончайшим узорчатым инеем опавшую пожелтевшую листву, кусты акации, ветки голых вековых лип, выстроившихся двумя ровными рядами от улицы Мичурина до самого театра «Музыкальной комедии». Хотя к середине дня солнечные лучи сняли кружево инея, однако воздух до плюсовой температуры не прогрели. Было зябко, и люди выходили на улицу в утепленных куртках, а кто и в легких меховых полушубках.
По липовой аллее к театру шел высокий, атлетического сложения мужчина в осеннем пальто, шляпе и темно-синем костюме. Пальто ему было немного тесновато, однако постороннему глазу это не было заметно. Мужчина привык ходить, в основном, в форме, а гражданское пальто надевал очень редко, в случае крайней необходимости: И чувствовал он себя в нем неловко.
Искушенный читатель, думается, уже догадался, что перед ним начальник уголовного розыска города полковник Ярцев.
Подойдя к театру, пестревшему красочными афишами предстоящих спектаклей, Михаил Яковлевич прочел на доске репертуара: «Сегодня — «Свадьба в Малиновке» и направился к художественному руководителю театра Моисею Львовичу Вишневскому, с которым был довольно хорошо знаком.
Моисей Львович, лысенький и низенький семидесятилетний брюнет, оптимист до мозга костей, сидел за столом в своем маленьком, но уютном кабинетике, перебирал различные бумаги и афиши и мурлыкал себе под нос развеселенький мотивчик.
Увидев вошедшего Ярцева, он, как молодой, выскочил из-за стола и первым приветствовал гостя старой шуткой:
— Какие люди и без охраны! Здравствуй, разлюбезный мой полковник! Какими судьбами? Нужны хорошие места на сегодняшний спектакль? Никаких проблем. Могу предложить место хоть в оркестровой яме: и музыка рядом, и ножки артисточек близко.
— А ты все такой же, Моисей Львович, и годы тебя не берут, — улыбнулся Ярцев, с теплотой пожимая руку Вишневскому. — К сожалению, не до спектакля, дружище. Проза работы привела меня в твой замечательный храм искусства.
— Что-нибудь серьезное? Да ты садись. Перетрем, как сейчас выражаются, твою проблему, и все будет хорошо. Слушай, Михаил Яковлевич, уходи-ка ты из полиции. Зачем тебе сдалась эта нервотрепка, уголовники? Я тебя к себе в театр возьму.
