"Интересно, - подумал Олер, - какие акулы посмели откусить пальцы у такого важного джентльмена? А может быть, в молодости он служил в действующей армии?.."
По ступенькам лестницы кто-то тяжело поднимался, кашлял и что-то бурчал неразборчиво. Олер догадался, что это Хенк тащит свое немощное тело, несмотря на недомогание, спешит услужить своему хозяину. Поэтому, о смысле бурчания нетрудно было догадаться: чертов повар не выполнил своего обещания, не сказал ему, Хенку, что обед готов, что его пора подавать, и он в первый раз за свою многолетнюю службу у сэра Моррисона не выполняет своих обязанностей; устои Англии рушатся, и никому до этого нет дела; какие безответственные люди эти матросы, "чтоб их сожрали акулы", как говорит о себе этот проходимец Олер.
Сэр Моррисон отодвинул тарелку с претенциозным геральдическим знаком Моррисонов и промокнул свои синие губы салфеткой.
- Что вы там говорили насчет акул? - сказал он, не глядя на Олера, развесив над столом худые, похожие на грабли, руки.
- Ничего такого, сэр, я не говорил, - отчеканил повар, памятуя наставления мисс Кунти, о недопустимости плебейских выражений в этом замке, проворно убрал тарелку с недоеденным супом и поставил перед господином блюдо с бифштексом.
- Что это? - тревожно спросил сэр Моррисон, расширяя ноздри и втягивая в себя вкусные запахи.
- Пища настоящего мужчины! - гордо ответил Том Олер и жестом провинциального фокусника снял крышку с блюда.
Сэр Моррисон взвился нал бифштексом, как человек, которому в зад вцепились пираньи. Он толчками рос к потолку и, казалось, ему не будет конца. На пол полетели приборы. Дикий крик потряс стены замка. У Олера подкосились ноги.
- Хенк! Хе-е-енк!!! - уже хрипел сэр Моррисон и, шатаясь как пьяный, пятился от стола.
- Я здесь, сэр! - задушенным голосом отозвался верный слуга, на пределе своих сил врываясь в столовую.
Вид его был ужасен, словно он хватил разом пинту неразбавленного ямайского рому: губы посинели, рот широко открыт, красные глаза вылезли из орбит; крупные старческие слезы катились по дряблым щекам, застревая в громадных архаических бакенбардах. Худые жилистые руки его, покрытые пигментными пятнами, вытянуты были вперед: он мчался на зов хозяина.
А у хозяина вид был еще ужаснее. Белый, как меловые утесы английских берегов, сэр Моррисон качался подобно старинному корвету, которого треплет безжалостный девятый вал. Наконец корабль сдался стихии и погрузился в мрачную пучину.
Слуга оттолкнул Олера (!) и упал на колени перед хозяином. Трясущимися руками он сорвал с бесчувственного тела галстук и оголил грудь. Больше старик ничем не мог помочь пострадавшему и от этого еще пуще разозлился на бывшего матроса и, возможно, будущего каторжника:
- Разбойник! Висельник! Ты убил сэра Моррисона! - завопил Хенк, когда обрел дар речи. Он поддал ногой бифштекс, словно зажаренную жебу. - Что это за гадость?! Как ты посмел нарушить предписание, каналья ты этакая! Тебе же было сказано, подлецу, что сэр Моррисон не ест мяса... Не только не ест, но и вида его не переносит!
Олер, точно механическая кукла, совершал руками однообразные движения, долженствующие означать жалкие оправдания типа: кто же мог предполагать, что так получится; подумаешь, дело какое... ну, не ест мяса, ну и на здоровье; зачем же обмороки закатывать, подобно салонной барышне, увидевшей крысу...
* * *
Генри Моррисон, закутавшись в теплый шотландский плед, сидел в кресле возле камина. В его неподвижных, широко раскрытых глазах отражались мечущиеся языки пламени. Несмотря на живой огонь, озарявший хозяина замка, тот казался куклой из музея восковых фигур. Больше всего Моррисон не любил холода. Однажды, чуть не замерзнув в лютую стужу на мысе Конд, он, кажется, никогда уже не сможет согреться, как следует. С тех пор промозглый холод сопровождал его повсюду и во все времена года, даже в самую жаркую пору лета. Оттого и не гас никогда в сумрачном холле огромный камин.
Моррисон подтянул увечную руку к животу и прикрыл её здоровой. Искалеченная рука была ледяной. Ампутированные пальцы тихонько ныли, как зубная боль. Подобные фантомные боли случались не часто, только в минуты нервного расстройства, но когда это случалось, холод и боль вызывали чувство непроходящей тоски, тревожного беспокойства, обостряясь временами приступами необъяснимого ужаса. Теперь-то он знает, отчего это происходит. Гипнотическая блокада памяти, поставленная с помощью новейшего метода доктором Дэвидом Уайтингом (старый друг отца, клялся на Библии, что не разгласит тайны Генри), все последние десять лет защищала мозг от страшных воспоминаний. Однако, загнанные в подсознание, эти нежелательные воспоминания давали о себе знать частыми приступами депрессии и постоянным ощущением холода. Причина и следствие замыкались в порочном круге, из которого невозможно было вырваться. Очевидно, нельзя безнаказанно лишить человека памяти. И вот теперь совершенно неожиданно круг этот оказался разорванным. Тяжелые гипнотические оковы распались, дверь из подсознания отворилась. К сэру Моррисон внезапно, оглушающим скачком вернулись запретные воспоминания, которые не позволяли считать себя джентльменом, членом высшего общества, наконец - просто цивилизованным человеком.
Бывает ведь так: какой-нибудь дурак наобум палит из револьвера и попадает точно в яблочко. Это как раз такой случай. И тщательно продуманный образ жизни, защищавший хозяина замка от самого себя, рухнул как карточный домик. А может, это вовсе не редкое стечение обстоятельств, а неотвратимость судьбы? Прав был фаталист Том Пирсон, тысячу раз прав. Да, да! Этот матрос - посланник самой судьбы. А может быть, и её карающая рука. Как бы там ни было, уже не сбежать никуда от тех воспоминаний, и суждено ему, Генри Моррисону, переживать их вновь и вновь.
Пламя плясало пока еще заключенное в каменные стенки домашнего очага, но уже растворялись стены гостиной, исчезали; и видел затворник снежную пелену беснующейся метели и живого Тома Пирсона, сидящего по ту сторону костра, а рядом с ним - взъерошенный загривок Реша. С тревогой и злобой пес вглядывался в темноту, откуда несет ненавистным ему запахом волчьей стаи, терпеливо ждущей своего часа. Но через некоторое время внимание Реша притупляется усталостью. Он кладет умную голову на лапы с обледенелой шерстью и, тяжко вздохнув, затихает. Глаза закрыты. Потом его лапы начинают нервно подергиваться. Может быть, во сне, может, мысленно - если только собаки способны в уме воссоздавать события - он вел жестокую схватку с безжалостным врагом. Судя по всему, довольно скоро ему предстоит сразиться реально.
