И шли дальше...
Вдоль берега моря длинной лентой застыли согнутые фигуры рыбаков с удочками в руках. Издали они были похожи на замерших темных птиц, жадно поджидающих добычу. Но даже большеголовые бычки не шли на приманку. Казалось, рыба тоже кочует с места на место и, как люди, уходит все дальше и дальше от своего жилья.
Вот кто-то из рыбаков пошевелился, привстал, и в воздухе мелькнула небольшая черная рыбка. Головы соседей повернулись в сторону счастливчика, но никто не произнес ни слова. И только пожилой, со взлохмаченной седеющей бороденкой глухонемой рыбак завертел головой и будто от зависти замычал:
— Ммы... Омм... Ма...
Ему погрозили кулаком и показали на рот: «Молчи! Тише!..»
Глухонемой кивнул: понял. И снова уставился на свой поплавок. Этого человека здесь, никто не знал. Ранним утром пришел он на берег с удочкой и начал подыскивать себе место. На его изодранные штаны и куртку никто не обратил внимания: в приморском городке такую робу носила большая половина жителей. Старый, видавший виды картуз сползал рыбаку на уши, а на ногах, как у многих в это время, были надеты парусиновые чувяки, подвязанные шпагатом.
Рыбак тихо подошел к одному старику и остановился. Тот недовольно обернулся, спросил:
— Чего тебе?
Рыбак молчал.
— Чего тебе, спрашиваю? — приглушенным голосом повторил старик. — Места мало, что ли? Проходи дальше.
— Мм-о!.. Ммы-ы!.. — завертел головой рыбак.
— А-а! — протянул старик. — Убогий, значит? Глухонемой? Ну, бес с тобой, садись рядом.
Глухонемому не везло. То он раньше времени дергал удилище, то опаздывал подсекать и вытаскивал удочку уже тогда, когда хитрая и осторожная рыба обгладывала червяка и уходила дальше. Ни одной рыбешки он не положил еще в свою плетеную корзинку, а солнце стояло уже в зените. Словно по команде, темные фигуры зашевелились: люди начали открывать свои мешочки, сумочки, корзинки, доставать оттуда вареные картофелины, маленькие пучочки зеленого лука, сухарь или черствую корку хлеба. Старик, сидевший рядом с глухонемым, разложил на песке костер из щепок, прибитых к берегу волнами и высушенных солнцем, и положил в огонь пяток небольших бычков. Запахло печеной рыбой, и старик увидел, как глухонемой облизал губы.
— Что облизываешься, убогий? — спросил старик. — Жратвы, небось, нету ни грамма?
Глухонемой отвернулся и опустил голову.
— Вот оно, дело-то какое, — продолжал старик, разговаривая с самим собой, — превратились мы, слышь, в эскимосов, так у тех же хоть сырой трески вдоволь было... А что у нас есть? Десяток бычков за день поймаешь, проглотишь их, и даже слюны во рту не почувствуешь. Вот оно, брат, дело-то какое...
Старик вытащил из костра рыбешек и, перебрасывая их с ладони на ладонь, чтобы быстрее остыли, предложил глухонемому:
— Возьми бычков, убогий, — он дотронулся до плеча рыбака и протянул ему рыбу. — Оно, слышь, хоть брюхо этим не набьешь, а все ж канудить не так будет...
— Ы-мм.. Мм-оо... — замычал глухонемой и отрицательно замотал головой, отказываясь от угощения.
— Бери, слышь, дурень! — рассердился старик. — Нету сейчас у человека таких прав, чтоб от жратвы отказываться. Все мы, слышь, пока ироды топчут нашу землю, — нищие! Вот оно дело-то какое. И сыны, когда сию чуму прогонят, опросят: «Как жили? Зверями глядели друг на друга или по-братски горе делили?» — что ответим? Бери, убогий, не подаяние это, а братская помощь...
Глухонемой, будто поняв речь старика, взял рыбу и отвернулся, чтобы старик не видал, с какой жадностью он проглатывает печеных бычков.
Через несколько минут темные фигуры снова застыли вдоль берега. Безуспешно просидев на одном месте рядом со стариком, глухонемой приподнял над головой удочку и, что-то промычав, перешел на другое место. И когда ему удалось подцепить первого бычка, он шумным мычанием приветствовал свою удачу.
Однако счастье, видно, не дружило с глухонемым. Кроме этого единственного бычка, он долгое время ничего не мог поймать. Закинув несколько раз удочку в одном месте и ничего не вытащив, он вставал, брал свою корзину и переходил дальше. Его сутулая спина и картуз, сползший на уши, медленно двигались от одного рыбака к другому. Люди сосредоточенно, с упорством фанатиков следили за своими поплавками, ворчали:
— Тише ты! Ходишь, рыбу пугаешь...
Только старик, не покидавший своего камня, на котором изо дня в день сидел с лесками, тихо говорил, провожая глазами рыбака:
— Ищет убогий своего счастья. А рыба — она дура: где ее ждешь, она там в аккурат и появляется. Ждать только уметь надо...
*
На корме затопленного баркаса с удочкой в руках сидел Ленька Глыба. Он внимательно смотрел на поплавок. Рыба не ловилась, и это удручало мальчишку.
Вот уже три дня, как в доме не было никакой еды. Вчера вечером мать сварила последний бурак, который Ленька принес с базара, а сегодня надежда только на бычков. Брат Иван не появлялся, и ни Ленька, ни мать не знали, жив ли он. В тот день, когда Иван собирался идти в море, он на несколько минут заглянул домой и сказал матери:
— Мама, вам с Ленькой надо уйти из дому. Совсем уйти. Через час за вами придет человек.
Потом он прошел в комнату, где лежал раненый офицер Иван Капуста, и через некоторое время вывел его оттуда под руку. На улице их ждала какая-то девушка.
Человек, который пришел за матерью и Ленькой, отвел их за город в маленькую землянку. Седой старик открыл им двери и радушно проговорил:
— Заходите, заходите, будем вместе богу молиться, чтоб напасти прошли мимо нас...
Старик не понравился Леньке. Был он похож на святого угодника, тихий, молчаливый, часто крестился, склоняя голову перед иконой. Леньке казалось, что дед пришел с того света, чтобы проповедовать тишину и покорность. И ходил старик как-то неслышно, склонив голову набок и поглядывая из-под косматых бровей. Слова у деда были такие же древние, как он сам.
— Ты, отрок, не затаивай неприязнь против человеческого существа, если оного не знаешь, — говорил он Леньке, прижавшемуся к матери и исподлобья наблюдавшему за стариком.
Ленька даже прикрыл глаза, так как ему показалось, что старик читает его мысли. Он хотел выйти из землянки, но старик вдруг взял его за руки и, близко притянув к себе, строго сказал:
— Запомни: отныне ты будешь искаем иродами и будь посему осторожен. Возвращаясь в землянку, гляди, чтобы за спиной твоею не шествовало подобие человека, немцем называемое. А то навлечешь ты и на себя, и на матушку свою несчастье превеликое. Уразумел, сынок?
Ленька уразумел. И когда утром в землянку неожиданно вошел Христо Юрьевич Араки, Ленька весь сжался и забился в угол. Он помнил, как его брат Иван говорил, что этот хозяин кофейни — продажная душа и что, когда вернутся в город наши, будет грек болтаться на телеграфном столбе, как последний предатель...
