— Никому, кроме Смазневой, ходить в мастерскую не запрещали. Мои родители, например, знали, что я с Ярославом Александровичем общаюсь.
— А Смазневой почему запретили?
— А! — Маша, будто кошка лапкой, махнула наманикюренной ладошкой. — У нее же мамашка с приветом. Где ее дочка научилась бы нож и вилку держать, если бы не Марков? Ой, она все равно ходила. Если честно, Лилька влюбилась в него по уши! Только это по секрету, Валентина Васильевна. Хорошо?
— Могила.
— С ним всегда весело было, — вздохнув, сказала Маша. — А в этом году все как-то само собой закончилось. Он стал почему-то нас сторониться. Наверное, из-за Лильки. Ей крышу совсем снесло. Сядет рядом с ним, голой ногой к его ноге прижмется прямо при всех. Или пройдет мимо и как бы случайно сиськами его заденет. Они у нее, конечно, классные, не то что мои холмики. — Маша посмотрела на свою грудь и сморщила нос. — Я Лильке говорила, что ей ничего не светит. И даже фотографию его жены погибшей показывала, когда Ярослава в мастерской не было. Он ее в верхнем ящике стола до сих пор хранит. А, бесполезно! — Девушка стряхнула с загорелого колена песок. — Нет, малышня к нему и сейчас ходит. Ну, я имею в виду тех, кому лет по восемь — по двенадцать. С нами он теперь только в волейбол играет. На пляже или у них в переулке. Ой, классно Ванька Дрын недавно Бомбу на клумбу посадил! — внезапно оживилась Маша. — Вы, наверное, слышали. Мы как раз рядом в волейбол играли. Дрын гнал с речки скотину, и его бычок тормознул возле квасовской клумбы и начал на ней траву жевать. Вау! Бомба вылетает со двора с молотком. Мы врассыпную — что у дуры в голове! Ванька молоток у нее выбивает и в рожу ей ладошкой. Она так задницей на клумбу и плюхнулась. Ох, мы и ржали! Дня через три Бомба на свою клумбу видеокамеру вывела. Полный отпад!
Маша подобрала сухую веточку и стала что-то рисовать на песке.
— А Марков мне портрет подарил, — как бы нечаянно похвасталась девушка.
— Свой?
— Почему? Мой! Папа даже потом к нему домой ходил — деньги предлагал. Но он отказался. Я на портрете та-ка-я фифа! Лилька, когда этот портрет увидела, мне чуть глаза не выцарапала. Маркову пришлось ей пообещать, что он и ее в каком-нибудь историческом костюме нарисует, а то она, наверное, и через сто лет от него не отвязалась бы. Ходила бы везде следом, как собачка. Жесть. — Маша снова погрустнела. — Когда Бомба про педофилию стала орать, Ярослав стоял как оплеванный. Мне его так жалко было. Вы бы видели его глаза. Какие все-таки люди злые. Так этой Бомбе и надо!
Посохин вышел из-за стола и сделал несколько приседаний.
— Серега, тащи сюда Дронова. Он как, вменяемый?
— Да вроде ничего, — ответил Жарких, не переставая листать папку с документами. — Когда я за ним приехал, он и не выделывался совсем.
— Ты осмотрел то место, где Смазнев велик видел?
— Осмотрел.
— А почему не доложил?
— А что докладывать? Ничего я там не нашел. Целый час лазил. Фотки я сделал. На столе у вас в Уголовном кодексе лежат. Кстати, у нас фотобумага кончается.
— Экономнее надо быть. Я ее, между прочим, на свои деньги покупал. — Майор окинул взглядом свой рабочий стол, на котором сейчас царил творческий беспорядок. — В каком кодексе? С комментариями?
— В синем, в бумажной обложке. Там, в середине, между страницами.
Посохин достал фотографии из потрепанной книжицы и стал внимательно их просматривать. На нескольких снимках старший лейтенант зафиксировал в разных ракурсах сломанную ветку молодой ольхи. Посохин одобрительно посмотрел на подчиненного.
— А говоришь, ничего не нашел.
— Вы про ветку, что ли? Может, ее раньше сломали? Или позже? На пару часов, например.
— Кто там будет в потемках по кустам лазить? А если бы и лазили, то там столько бы веток наломали! Нет, лазили, когда было светло. И делали это аккуратно. Девяносто девять процентов, что ее сломали именно тридцатого мая. Поверь моей интуиции. Обрати внимание как листики уже здорово подвяли.
— Так вести Дронова? — спросил Жарких.
— Конечно, веди!
Старший лейтенант положил папку на стол и вышел в коридор.
Через минуту перед Посохиным широко расставив ноги, словно у него были неимоверных размеров гениталии, сидел почти трезвый и, как всегда, небритый Иван Дронов. В заляпанной тельняшке без рукавов, камуфлированных штанах и тапках на босу ногу, он походил на военнопленного. Но только своим нарядом. На его лице никаких признаков уныния или страха Посохин не заметил.
— Здорово, Иван! Есть у меня к тебе пара вопросов.
— И вам не болеть. Спрашивайте, раз охота.
— Вопрос первый: ты ширинку перед кабинетом расстегнул или весь день так ходишь?
— Чего?
Дронов наклонил голову.
— О, блин! Молния на этих штанах все время расходится. Ларке сколько раз говорил…
Он потянул язычок бегунка вверх.
— Петрович, извини, я не специально.
— Я понимаю. Позапрошлый понедельник ты хорошо помнишь?
— А что? Опять про Квасова спрашивать будете?
— Да нет, про твоих телочек.
— Про девок, что ли? — ухмыльнулся Дронов.
— Про скотинку твою домашнюю. Я не Лариску имею в виду.
Оценив шутку, Дронов засмеялся. К жене он относился с легким небрежением, но никому, как выяснил Жарких, не позволял в ее адрес ни одного плохого слова сказать. Она их, кстати, и не заслуживала.
— Так где ты обычно свою живность пасешь?
— На лугу возле речки. А что?
— В позапрошлый понедельник ты, где ее привязывал? Луг ведь большой.
— Хрен ее знает. Не помню точно.
— Постарайся, пожалуйста, вспомнить. Напрягись немного.
— Ну, я… Где?.. В тот понедельник я привязывал… Где-то привязывал, блин! Не, че, так важно, в натуре?
— Важно, Иван. И где привязывал, и когда забирал.
— Че, надо подумать тогда.
Дронов скривил рот, громко втянул носом воздух и, сделав паузу, выдохнул:
— Хэ-э!
Скрестив руки на груди, он долго сидел, глядя в потолок. Посохин его не торопил.
— Слева от дороги. До пляжа было метров тридцать, — наконец произнес с довольным лицом Дронов. — По прямой.
— А забирал когда?
Дронов почесал мощную шею и, не отнимая от нее руки замер, теперь уставившись в пол. На этот раз пауза была короче.
— Уже темнело.
— Лынов сказал, что ты пришел к нему в начале одиннадцатого.
— Точно! Значит, забирал в десять. Примерно. Мы с Вовкой Мошкиным со двора вышли… Потом когда к речке спустились, он пошел в кусты отлить, а я двинул на луг за скотиной. А Вовка не помнит, когда мы ходили?
