— Помнит, но еще более туманно. Квасова мимо тебя не проходила?
— Бомба, что ли?
— Бомба. Квасова Раиса Николаевна.
— Не, не было такого.
Посохин почти с тоской посмотрел в окно.
— Может кто-то другой проходил?
— Не-е, — выпятив нижнюю губу, помотал головой Дронов.
— Хорошо. Спасибо.
— Да, че, там. Делов-то.
Дронов опять почесал шею.
— А! Слушай, — выставил он вперед растопыренную пятерню, словно рэпер. — Я там мужика в тот раз видел. Когда туда шел. Я начал вниз на луг спускаться, а он в это время к мостику через Серебрянку подъезжал. Вспомнил ведь. Башка еще работает.
— Ну-ну! — встрепенулся Посохин. — Что за мужик? Какой из себя?
— Мужик как мужик. Ехал на велике. Длинный такой. В кепке-восьмиклинке. Рубашка на нем в клетку еще была надета.
— Что за клетка? — уточнил майор.
— Ну, мелкая такая клетка, квадратиками. Черные квадратики, белые квадратики. Серые квадратики. Вроде… И еще джинсы на нем были. Синие.
— Лица не видел?
— Так он впереди был! Вернее, справа. Я не то что не видел, а так… Как бы сказать? Вполоборота! Если граммов двести накатить, я его мордашку сразу вспомню. Не всю, конечно.
Дронов поскреб пальцем висок.
— А! На нем кроссовки еще были с тремя полосками. «Адидас»! Их даже издалека хорошо видно.
— Возраст его можешь предположить?
— Ну, постарше меня, в натуре. Лет сорок.
— Может, ты и велосипед запомнил?
— Велосипед? Как его запомнишь?! Велик и велик. С багажником, с крыльями. Такой, как раньше делали. Несовременный вел. Черный! О, опять вспомнил.
— Отлично, Иван! Помог родной стране.
— Ну!
Дронов от похвалы прямо расцвел.
— Не заметил, велосипед был с ручным тормозом?
— Нет. Кажется, нет. Я пойду, Петрович? Меня там пацанва моя ждет.
— Еще один вопрос. Расскажи-ка мне про вашу схватку с Квасовой.
— Это когда она на меня с молотком кинулась? Да что рассказывать-то? Народу там было до хрена — все видели, что не я начал. Подумаешь, телка какой-то там занюханный цветочек съела! Не розу же… А эта старая прокладка на меня прямо от ворот с молотком сиганула! Что, мне надо было ей лоб подставить? Клумба ее! Улица ее! А то не яйца! Или не по закону?
— Все нормально. Угроза была реальной, и оборонялся ты в пределах допустимого нашими российскими законами. Ты же не пинал ее ногами?
— Нет.
— Ну вот. Она, когда шлепнулась, кричала, что засудит тебя на полмиллиона?
— Ага! — Дронов снова расплылся в улыбке. — Я тогда чуть не писанул от смеха. Нашла миллионера! Ну, что? Можно мне идти?
— Жарких тебя отвезет.
— Да не надо. Я сам дойду. Что я, инвалид?
— Иван, заслужил. Старший лейтенант тебя на своей отвезет, не на государственной.
— А че, получается, что этот мужик Райку грохнул? — поднимаясь со стула, спросил Дронов. — Ну, который на велике ехал?
— Трудно сказать. Ты о нем пока не распространяйся. Хорошо?
— На хрен он мне сдался.
Жарких поднялся на украшенное прорезной резьбой, но уже заметно обветшавшее крыльцо дома Табаниных и кулаком постучал в обитую клеенкой дверь.
— Клавдия Ивановна! К вам можно? Клавдия Ивановна!
Дверь почти сразу распахнулась, и на улицу выглянул белобрысый подросток лет шестнадцати с бестолково-беспощадным взглядом, в растянутой красной футболке с черепами. Его ровному загару цвета кофе с молоком могла позавидовать любая ведущая с какого-нибудь развлекательного телеканала.
— Здрасьте! — сказал он с недоумением.
— Привет! — улыбнулся Жарких. — Василий дома?
— Нет его. А что надо?
— А ты Славик? Братан его младший?
У парнишки забегали глаза.
— Брат, а что?
— А ничего. Маму не позовешь?
— Она на огороде бурьян дергает.
Звонкие согласные Славик произносил так мягко, что даже для ушей Жарких, уроженца Черноземья, эти звуки были неприятны. Старший лейтенант едва удержался, чтобы не поморщиться.
— Проводи меня к ней.
— Зачем?
Жарких вздохнул.
— Слышь, ты, младший брат, много вопросов задаешь! Я тебе сказал, проводи меня к матери. Будь любезен.
— Пошел ты!
Подросток потянул дверь на себя.
Жарких одной рукой придержал дверное полотно, а второй схватил парня за ухо и вытащил его на крыльцо. Тот заорал:
— Ай, блин!
Старший лейтенант отпустил ухо и подтолкнул Табанина-младшего к ступенькам.
— Пошли к матери. Мне надо с ней поговорить. Я из уголовного розыска.
— Это не я у Волчихи с прилавка бейсболку взял! Это Костыль! Я только на стреме стоял! — соскочив с крыльца и пятясь задом, выпалил Славик.
Жарких, стоя на ступеньках, оглядел двор и прикинул, в какую сторону может побежать от него этот шустрый паренек.
— Ладно, пацанчик, я тебя прощаю. Костылю скажешь, что старший лейтенант Жарких приказал ему бейсболку вернуть хозяйке, или я к нему сам наведаюсь. И тогда ему будет мучительно больно за бесцельно прожитые годы.
Последнюю фразу старший лейтенант услышал однажды от Посохина. Она ему так понравилась, что он стал ее частенько использовать в беседах с правонарушителями.
— Он вернет. Матери моей только не говорите!
Жарких неторопливо, чтобы не спровоцировать паренька на побег, спустился по ступенькам во двор.
— Не скажу. Можешь не дергаться. Но у меня к ней есть еще одно дело.
— С-с-с! — приложив к уху ладонь, втянул в себя воздух сквозь сжатые зубы подросток. — А-а-а!
— Пошли, пошли! Хватит болеть.
— Да иду я!
Огород у Табаниных был немаленький — соток пятнадцать. Посадки картошки занимали, наверное, две его трети. В дальнем углу огорода дергала сорняки худенькая женщина в возрасте.
— Ма! — крикнул подросток. — К тебе из ментовки пришли!
Женщина выпрямилась и приложила ладонь козырьком ко лбу.
— Чего ты там еще натворил, стервец?! — крикнула она пронзительно.
— Ничего! С тобой поговорить хотят!
Женщина вытерла руки о подол платья и, переступая через грядки, подошла к полицейскому.
— Здрасьте! Вы про этого балбеса говорить собрались? — сказала она с раздражением и посмотрела на сына.
— Здравствуйте! Нет, про старшего.
— А тот недоумок что учудил?
— Клавдия Ивановна, он просто свидетель, — как можно спокойнее сказал Жарких. Старший лейтенант уже не раз убеждался, что разговор на повышенных тонах редко бывает продуктивным. — Подскажите, где его можно найти? По телефону связаться с ним нам не удается. Оператор отвечает, что он находится или вне зоны доступа или телефон отключил.
