— Какой смысл вы вкладываете в слова «он не вернулся»?
— Никакого! — воскликнул Дубровин. — Я ничего о нем не знаю. Может быть, он не пожелал вернуться? Подпоручик, офицер… Наполовину поляк… Заметная родня в Польше! Он мог увлечься карьерой. В России он родился, но и Польша для него не чужая страна. Он вынужден был эмигрировать! Его заставил выехать в Европу Кольберг… А там? Там могло многое и перемениться…
— У него здесь осталась жена, — заметил Проворов.
— И об этом я говорил Феликсу Эдмундовичу. Он, помнится, даже поинтересовался, кто она.
Проворов раскрыл папку. Это уже была история, пожелтевшие архивные документы. Протокол допроса Курбатова, оформленный покойным Артемьевым, первого сообщения Курбатова о Кольберге со слов барона Дервиза, первая информация из колчаковского стана. Рассказ о первых встречах с Кольбергом. А вот и его, Проворова, заключение, что Курбатов попал под подозрение колчаковской контрразведки, что работать с ним невозможно. Письмо из Польши с сообщением, что Курбатов назначен дежурным адъютантом к Пилсудскому.
— Неужели он мог воспринять это назначение как путь к карьере? Что-то мне не верится, чтобы он удовлетворился ролью дежурного адъютанта!
Дубровин усмехнулся.
— Прошло четырнадцать лет… Многое изменилось… Он уже не адъютант! Офицер на самостоятельной роли в штабе!
— Стало быть, нашел себя!
— Не спешите! — перебил Дубровин. — Мы его не искали… Он нас начал искать!
— Через консульство?
Дубровин протянул Проворову папочку из плотной бумаги. Проворов надел очки. Мелкий, убористый почерк.
«Многоуважаемый Михаил Иванович! Я уверен, что это настоящее Ваше имя, ибо посетил в свое время Ваше родное село и виделся с Вашим отцом. Я не обращаюсь к Алексею Федоровичу Дубровину. Я помню его, но у меня нет уверенности, что он жив. Он был уже тогда немолодым человеком. Если, Михаил Иванович, Вы работаете в той же области, в которой работали во времена наших встреч, то мое обращение к Вам не может не найти у Вас отклика. Я верен любезной моему сердцу России, я тоскую о ней, тоскую о моих близких, но так все сложилось, что я не мог вернуться, не могу вернуться и теперь. Не мне Вам говорить о том, что в Европе сейчас неспокойно. В силу обстоятельств, в которые поставила меня судьба, я получаю из первых рук сведения о готовящемся жестоком походе на полное уничтожение и Польши, и России. Вы догадываетесь, о чем идет речь. Нет сейчас силы, кроме России, которая могла Си остановить это нашествие. Если бы Вы сочли возможным прибегнуть к моей помощи, как в давние времена, я мог бы сообщить Вам много интересного, что помогло бы Вам подготовиться к трудностям, которые, возможно, уже и не за горами. Я прошу Вас не забывать, что мой прадед когда-то вышел на Сенатскую площадь ради светлого будущего России. Память о нем для меня священна. Вам известно, что товарищ Артемьев спас мне жизнь. Память об этом товарище также для меня священна. Я не знаю, сможем ли мы встретиться с Вами, или Вы устроите мне встречу с Вашим доверенным лицом? Я готов и к тому, и к другому. Просил бы я при этом соблюдать крайнюю осторожность. С уважением Ваш Владислав Курбатов».
Проворов сложил письмо.
— Вы говорите, Алексей Федорович, что он занимает видное положение в польском штабе?
— Это так и есть! — подтвердил Дубровин.
Проворов снял очки и поднял глаза на Дубровина.
— Я понимаю вас, Алексей Федорович! Вы хотели бы сейчас, сию минуту, услышать от меня окончательное суждение о Курбатове!
Дубровин остановил Проворова:
— Помилуйте, как это возможно! Прошло столько лет!
— Работа не отучила меня верить людям, — продолжал Проворов. — Я верю в того Курбатова, каким я его знал! С кольбергами ему не по дороге…
— А если это игра нашего противника?
— Какого? Польский штаб? Он ничего не выиграет в этой игре!
— Мы не знаем какого… — ответил сдержанно Дубровин. — Фашизма Курбатов не примет…
— Мы попытались кое-что проверить, Михаил Иванович. Давайте вспомним! Почему Кольберг в те годы, там, у Колчака, проявил такой интерес к Курбатову?
— Мы, по-моему, тогда узнали, что Кольберг не поверил в благополучный побег Ставцева и Курбатова… Кольберг считал, что этот побег был подготовлен нами специально, чтобы кого-то из группы бежавших внедрить к белогвардейцам…
— Почему Кольберг повесил Шеврова, своего надежного агента? Он что же, принял Шеврова за нашего агента?
— Нет! Шеврова в связях с ВЧК Кольберг не мог заподозрить. Он убрал его, чтобы использовать…
— Кого? Ставцева? Это он мог сделать, не убирая Шеврова! Шевров был опасен только Курбатову! Для него был повешен Шевров?
— Для Курбатова… — согласился Проворов.
— Мы установили, что некоторое время спустя, после приезда Курбатова в Варшаву, там появился Кольберг. Мы не знаем, ради чего туда приезжал Кольберг, встречался ли он с Курбатовым. Но после появления Кольберга Курбатов был приближен к Пилсудскому… Вы улавливаете связь? И добавлю… Сейчас Кольберг занимается нашей страной в военной разведке немецкого генерального штаба… в абвере! Я спрашиваю: мог ли Кольберг каким-либо образом закрепить свои подозрения о связях Курбатова с нами?
— Нет! Не мог! Даже если бы Курбатов под угрозой смерти показал бы, что он нам помогал… И что? Как это он мог доказать? Связь была с ним оборвана, явок он не имел и не знал… Он всего лишь нам помогал, он не был нашим разведчиком…
— Стало быть?.. — спросил Дубровин.
— Стало быть, надо с Курбатовым повидаться… Я готов с ним встретиться!
— А риск?
— Какой же риск? Выманить меня в засаду? Так ли уж интересен я для них? Если это игра, то они меня и не собираются трогать! Моя задача пока очень скромная… Послушать, что хочет нам сказать Курбатов…
2Отправляя Ставцева из Сибири в Польшу, Кольберг поскупился на твердую валюту. Русские рубли в Польше потеряли всякую ценность. На них ничего нельзя было купить, никто ими не интересовался, с ними даже не производилось сделок на черном рынке. В дороге валюта растаяла. Богатые эмигранты кошелька своего нуждающимся не подставляли. Курбатов, по совету Ставцева, разыскал одного из Радзивиллов, близкого родственника матери, но тот заявил, что ему неизвестны родственники среди русского офицерства. Ставцев не вынес нищенства. У него случился удар. Он частично потерял зрение, отнялась вся левая половина. Язык с трудом поворачивался во рту.
Курбатов попытался устроить его в военный госпиталь. В госпиталь Ставцева не взяли. За номер в отеле расплачиваться было нечем. Курбатов с трудом нашел угол. Никто не хотел брать на постой русских эмигрантов. Сговорился с полицейским служащим. На окраине Варшавы за дощатой перегородкой комнатка — только койку поставить. Больного положил на койке, сам спал в кресле. Хозяин, пьяница, вечерами выяснял отношения с супругой, крик стоял у них до поздней ночи.
