— Ян не искал дружбы ни с кем, но иногда уходил в гости к Иннокентию Федоровичу. Клунников его фамилия. И перед отъездом к нему отправился, вернулся выпившим, веселым, даже песни пел.
— Вы знакомы с Клунниковым?
Женщина кивнула.
— Они вместе уехали на Кавказ. Куда? Ян не сказал. И ни одного письма не написал… Какое несчастье, господи. — Федорова замолчала, склонив голову, по ее щекам снова потекли слезы, она их не вытирала, иногда детским движением слизывала кончиком языка.
— Вы знаете, где живет Клунников?
— Да. На улице Рейсовой. Неподалеку от нас. Когда мне сообщили о Луцасе, я пошла к нему, но он не узнал меня. Клунников сейчас сильно болен. Его сестра сказала, что врачи удивляются тому, что он еще жив. Может, его уже в живых нету. Рак у него… — Мне показалось странным одно обстоятельство, — тихо продолжала Федорова, — Ян уехал без паспорта. Я его нашла в подсервантнике на пятый день после его отъезда. Когда минуло три месяца, сдала паспорт в отделение милиции.
— Это и помогло так быстро выяснить личность убитого, — вставил Гронис, — когда мы размножили фотографию и снабдили ею все службы, нам на второй день позвонили из паспортного стола.
— Спасибо, Валентина Ивановна. Больше вопросов не имею.
Через два часа был составлен протокол опознания…
…У Бориса на случай отъезда было два багажа: маленький и большой. Первый — «дипломат» с парой сорочек и предметами туалета — бритвой, лезвиями, носовыми платками, мылом и так далее. Второй — чемодан, куда паковались ко всему прочему теплая куртка, сапоги, кашне. Словом, маленьким багажом он пользовался в теплое время года…
В Риге Бориса постигла неудача: Иннокентий Федорович утром скончался. В квартиру Клунникова приходили люди, то и дело подъезжали к дому машины — на них доставлялись венки, продукты. Иннокентий Федорович, в отличие от Луцаса, был, видимо, общительным человеком, имел немало друзей и хороших знакомых.
Его сестра на просьбу ответить на несколько вопросов с упреком посмотрела на Бориса, сказала:
— Сил на разговоры нет. Кеша у меня на руках умер, последний его вздох приняла. Завтра похороним, — тогда расспрашивайте.
Гронис пригласил Туриева к себе. Феликс не лез с расспросами, но Борис понимал, что Грониса интересует дело. Молоденький лейтенант пришел в органы недавно — с институтской скамьи. Туриев в нескольких чертах обрисовал обстановку, сложившуюся вокруг Скалистого плато.
— Козе понятно: Луцас пошел на поиски военных складов. Они существуют, убийца держит на прицеле каждого, кто рискует подниматься на плато.
— Так и не так, — возразил Борис, — в летнее время по той тропе поднимаются сотни людей: они ходят в лесок, расположенный в ущелье, собирают там малину, кизил рвут, грибы лукошками оттуда таскают. Здесь что-то не то.
Они сидели за столом до поздней ночи. Гронис несколько раз отправлялся на кухню, чтобы сварить кофе, а бутылка коньяка так и осталась непочатой…
Вечером следующего дня Борис, предварительно позвонив по телефону, встретился с сестрой Клунникова.
Дарья Федоровна, уронив натруженные ладони на подол темного платья, сидела на табурете, предоставив Борису шаткий стул. Они находились на балконе. Было прохладно, Борис передергивал от легкого озноба плечами, но попросить перенести разговор в комнату не решался.
Дарья Федоровна стала рассказывать.
— Кеша со своим другом Яном месяцев восемь назад поехал на Кавказ. Луцас мне почему-то не нравится. Уехал, видно, от своей хахальницы, сколько уж носа не кажет.
— Ян Луцас погиб, — вставил Борис.
Дарья Федоровна от неожиданности даже пошатнулась, прижав ладони к голове.
— Прости меня, господи, о покойнике плохо сказала. Когда же это?
— Убили его.
— Убили? Господи, за что же?
— Это нам и надо выяснить, Дарья Федоровна. И за что и кто. Поэтому очень важно как можно больше узнать о Луцасе, о его знакомых.
— Не знаю никого из его знакомых. Бывал он у Кеши часто. Вместе в плену находились, бежали оттуда. Кеша, в другой раз, бывало, задумается и скажет: «По гроб буду Яна благодарить. Если бы не он, сгинул бы, немцы перед концом лютовали». А я не жаловала Яна. Ехидным он мне казался.
— Вы бывали при их встречах?
— Конечно, Кеша любил, чтоб они за столом посидели, вот я и крутилась вокруг. Последнее время Ян попивать стал.
— Не вспомните, о чем разговоры вели?
— Все больше о плене, вспоминали какого-то лейтенанта, сокрушались, что ничего о нем не знают.
— Ваш брат когда из плена бежал?
— Да в конце войны уже, в апреле. Точно, пятнадцатого апреля. Из лагеря они ушли, Обензее назывался лагерь. Там, Кеша рассказывал, наши штабелями помирали.
— Дружили они, значит, в плену находясь?
— Кеша, бывало, начнет благодарить Луцаса, так тот сидит, напыжится, словно индюк. Гордо ходил, по телевизору выступал… Но однажды поссорились они. Так повздорили, что Ян на брата чуть не поднял руку, еле-еле уговорила его успокоиться.
— Из-за чего поссорились?
— Кеша сказал ему, что воспоминания пишет, с издательством договорился, а Ян в бутылку полез: не смей, мол, без меня ничего сдавать, я их прочитать должен. Брат удивился и ответил, что он ему не указ, что про плен он совсем мало напишет, все больше о первых днях войны, когда Кеша со своими товарищами заставу на нашей западной границе держал. Луцас и вовсе разозлился, слюной аж забрызгал. Но помирились они через несколько дней. Кеша сказал Луцасу, что ничего писать не будет. Ян обрадовался. А когда он ушел, брат хитро улыбнулся и сказал мне, что все равно напишет свои воспоминания. Он писал их в своем садовом домике.
— А мне можно эту рукопись почитать?
— Конечно! Завтра поедем в сад. Она там должна быть. Единственного брата похоронила, — горестно вздохнула женщина.
— Он не был женат?
